От конюшни, ведя на поводу золотисто-рыжего, с белой отметиной на лбу жеребца, шла Наталья Алгашова в кожаной на меху курточке, в хромовых, до блеска начищенных сапожках, туго обхватывавших икры ее сильных, несколько полноватых ног.
Аребин встал ей навстречу. Коптильников сделал движение, намереваясь приподняться, но раздумал и остался сидеть, побледнев еще больше; он не в силах был оторвать сумрачного, налитого тяжелой мужской мукой взгляда от лица Натальи. Глаза у нее голубые, нос своенравно вздернут, нижняя губа чуть полнее верхней. Простенький клетчатый платок, подвязанный под шею, оттенял смелые черты лица. Правой рукой, обтянутой коричневой кожаной перчаткой, она сжимала рукоятку плети.
Наталья протянула Аребину руку, как старому знакомому, плеть повисла на запястье.
— Алгашова. — Потом, отступив на шаг, стала беззастенчиво разглядывать его. Нагловатый и какой-то балованный взгляд этот немного смутил Аребина.
— Вы, должно быть, смелый человек, если отважились приехать сюда, — заговорила она, показывая в улыбке ровные белые зубы.
Аребин вспылил:
— Что вы все удивляетесь? Приехал! Отважился! Точно я на Луну прилетел, а не в Горьковскую область.
— Ничего, привыкнете. — Она невозмутимо улыбалась. — Я в детстве жила среди цыган, они, научили меня гадать. Я умею предсказывать будущее. Хотите? Дайте мне руку, левую, что ближе к сердцу. — И опять порывистый жест руки, и плеть на запястье. Аребин подал свою. Наталья, прижмурив глаза, вгляделась в извилины его ладони. — Вам предстоит в скором времени научиться ругаться отборной бранью, длинной и складной, как гекзаметры Гомера. Будете, по примеру ваших предшественников, бегать за бабами. Начнете пить…
— Я не пью, — нетерпеливо перебил Аребин.
— Научитесь, — заверила Наталья. — Здесь многие пьют. Сперва пьют, затем с восторгом вспоминают, как пили и сколько выпили, потом опять пьют, и дерутся, и опять вспоминают… Культура Москвы представлена здесь главным образом в виде особой московской. Я здесь недавно, но кое-что уже повидала…
Наталья Алгашова прибыла в Соловцово год назад ранней весной. Ни один человек не верил, что она приживется в селе: как появилась, так и исчезнет, много их побывало, разных. Все заранее известно…
Поселившись у одинокой вдовы, Наталья целую неделю не показывалась на улице, от расспросов хозяйки уклонялась; пообедав, запиралась в маленькой комнатке за дощатой перегородкой, садилась у окошка и обреченно, с тоской, которая, казалось, навсегда поселилась в ее синих, потемневших глазах, смотрела на дождь, косо хлеставший в стекла, на бредущее по грязи стадо; коровы мычали уныло и жалобно…