10
Павел спал посреди избы на соломенной постели вместе с Сережей, сыном Кати. Мальчишка беспокойно ворочался во сне, что-то бормотал, причмокивая губами; от каждого толчка племянника Павел просыпался, тяжко вздыхая от предчувствия надвигающейся беды. На дворе стонуще-жалобно мычала корова. Мать загремела жестяным заслоном печи. Павел встал, оделся. За окошками брезжил мутный рассвет.
— Корова отелилась, — известила мать шепотом. — Телочку принесла. Поди-ка притащи ее, сынок… — Мать откинула край дерюги, сгребла солому, сунула охапку в печь, подожгла.
Павел вышел на двор.
Небо нависло блеклое, тусклое, льдистые крапины звезд тихо таяли, излучая трепетное и печальное мерцание; волнистые горизонты вокруг села были покойны и безоблачны; за венцом, расплываясь все шире и выше, накалялась заря, предвещая погожий день.
Павел отворил калитку и сразу увидел на чистой соломенной подстилке темного, в белых пятнах теленка; теленок пытался встать, дрожащие, узловатые в коленях ноги упирались в землю неверно, растопыркой, и подламывались. Павел бережно взял теленка на руки и, прижимая к груди его теплое и дрожащее тело, принес в избу, положил на пол поближе к порогу. Потом пошел за водой.
У погреба, под шатким навесиком, Константин Данилыч, блестя профессорскими очками, перерубал на дубовом пне хворостины.
— Я заметил, не спалось тебе, — ласково заговорил он, присаживаясь на пенек. Павел приостановился: ведра с водой оттягивали руки. — Провинился ты на копейку, а накажут на рубль. Они, твои неприятели, жалость отбросили в тот самый час, когда решились на подлость. Втопчут в грязь так, чтобы ты головы не смог поднять. Вот тогда скажут: «Гоже». Ты, Павличек, не ложись… Ни в коем разе!
— Ты всегда надумаешь разных присказок… — хмуро проворчал Павел, ставя ведра у ног. — Не ложись!.. Чего это я лягу?
— Сходи-ка к товарищу Аребину, — сказал дед, — он, я думаю, получше твоего разбирается в партийных-то законах…
Павел помог матери по хозяйству, дал корма корове и овцам и отправился к Аребину. Взошло солнце, большое, оранжевое и мохнатое; сумрачная низина, где раскинулось село, празднично засияла, серые пятна снегов на полях истлевали, туман испуганно приник к земле и пополз в речку Медянку, а с бугров поднялись фиолетовые клубы пара.
Только мрак в душе Павла не рассеивался — не находилось такого солнца. «Черт меня дернул сцепиться с Прохоровым! Если бы промолчал тогда, все обошлось бы… Но разве утерпишь, если тебя под самое ребро саданули? Благим матом завоешь. Завыл на свою голову!..» Но нашелся теплый лучик и для его души — Шура Осокина. «Обрадовалась, что не уехал… Ага! А гнала…»