На дворе Алены Волковой хоронились ночные тени, дремотная тишь: и хозяйка и постоялец еще спали.
Павел присел на ступеньку заднего крылечка, закурил; дым самосада перехватил горло, Павел закашлялся. На дворе три раза без передыху прокричал петух, всполошенно закудахтала курица… Тоненько скрипнув, приотворилась дверь, и в узкую щелочку прошмыгнула Алена.
— К постояльцу, что ль? — зашептала она, наклоняясь к уху Павла. — Спит еще — лег за полночь. А чем зря-то тебе сидеть, расколол бы ты, Паша, вон тот чурбачок. В сучках весь, целую неделю маюсь…
— К тебе только приди, ты в момент работу сыщешь. Въедливая ты, как микроб…
— Ну, ну, не рычи. — Она ласково погладила его по плечу. — Я женщина одинокая, хворая, у меня только и надежды, что на добрых людей.
— Хворая, а по селу рыщешь — на вороных не угонишься, — проворчал Павел, подымаясь. — Где топор?
Он ловко и с каким-то ожесточенным наслаждением развалил громадный дубовый пень; отирая рукавом вспотевший лоб, сел на старое место. Алена приткнулась рядом.
— Ну и силища в тебе, Павел, такую колоду одним махом в щепки разнес! — Подтолкнула его в бок локтем. — За подмогой пришел? Он, постоялец-то, сам, милый мой, потерянный вконец. Несчастье-то у него какое: жена вильнула хвостом да и — фр-р — улетела! В себя никак не придет. Я, жалеючи его, и с этой стороны к нему подойду и с той — молчит. Под утро уснул, страдалец…
Правая бровь Павла грозно изломилась.
— Из тебя, Алена, хорошая бы затычка получилась — во все дыры нос суешь…
— Худа я для затычки. — Сложив пальцы сухонькой руки в щепоть, она тыкала Павла в плечо, допытывалась: — Что это ты, Паша, словно бурьяном зарос — не побреешься и мрачный, как Врангель? Говорят, опять беду накликал на свою голову? Уж не бес ли в тебе засел, бешеный-то ты какой… И в кого бы? Отец у тебя был смирный, деда Костянтина хоть заместо иконы вешай — святой. Ох, настрадалась, чай, мать-то с тобой!.. — Павел неприязненно дернул плечом, отстраняясь от надоедливой Алены. Но старуха, блестя черными, запрятанными в паутине морщинок глазками, еще чаще застучала ему в ключицу острой щепотью. — Я слыхала, Шурка Осокина списалась с Коляем Фанасовым. Порешили они окончательно. Мать-то ее, Шуркина, мне сказывала: хватит, говорит, ей в девках сидеть, не урод она какая-нибудь. Фанасов посулился приехать на грузовой машине за картошкой, заодно и ее, Шурку, заберет. Увезет к себе, в Горький. Лукерья так и говорит: Шурка ждет не дождется Коляя…
Павел обернул к Алене вдруг изменившееся, одичалое лицо, крикнул, ворочая подсиненными белками глаз: