— Это ты, Владимир Николаевич, зря ляпнул, погорячился…
Орешин, быстро прикинув в уме заработок доярок, хмыкнул с сомнением:
— Да, пятнадцать копеек — многовато. Договорились ведь по двенадцати платить…
Наталья, обернувшись, сердито вырвала у него счеты.
— Для тебя, Орешин, каждая копейка — многовато. Хоть раз взгляни на дело не по-бухгалтерски, а по-человечески! Думаешь, легко обслужить десять — двенадцать коров? С зарей встань, с зарей ложись. Ты руки у доярок видел?..
— Наталья Ивановна права, — сказал Аребин. — Из-за копеек упрямиться неразумно. И я не погорячился, Терентий… — Неистовое волнение вдруг овладело им; он вместе с табуреткой придвинулся к Рыжову и Орешину. — Вы только подумайте, товарищи… Самое священное у человека — это его труд. Он был обесценен. В человеке оскорбили, унизили труженика, то есть совершилось противоестественное, страшное деяние против человека. Артель стала ему не матерью, а мачехой… Вы видели: они не опустили рук. Они добиваются. Наши люди вообще никогда не вешают головы. В радости или в горе они прибегают к единственному, неиссякаемому источнику жизни — к партии. Партия признала и исправила допущенные в сельском хозяйстве ошибки. Она сейчас стоит стеной за интересы крестьянина-труженика… — Аребин передохнул, удивляясь себе: никогда он не говорил таких громких, таких возвышенных речей, а сейчас до страстного нетерпения захотелось высказаться. — В стране совершались революции. В огне сражений сгорали люди. Ленин разработал величайший план колхозной жизни. Для кого? Для кого мы с таким упорством, с такой верой строим коммунизм? Для человека же! Чтобы ему, простому человеку, лучше жилось. Чтобы он был богат и духовно и материально. Быт его чтоб был светел и чист. У доярок нет другого пути для обогащения, для улучшения жизни, кроме труда в колхозе. Так надо этот труд ценить. И если мы с вами, дорогие товарищи, будем работать по старинке, народ нас не потерпит, он нас сбросит и поставит на наше место других руководителей.
— Верно, — промычал Павел сквозь сцепленные зубы: боялся закричать от распиравших его грудь чувств; он чиркнул ребром ладони поперек шеи. — Ух, вот так верно!..
— И ультиматум Назарова резонный! — все так же взволнованно продолжал Аребин. — Старую, захудалую скотину держать глупо, убыточно. Заменим. Не сразу, не в один день, даже не в год, а заменим. — Он подошел к сидящему Павлу сзади, обе руки легли ему на плечи. — Принимайся за работу, Павел, со всей решительностью, на какую только способен.
— Решительности ему не занимать! — не без гордости заявил Мотя Тужеркин, все более осваиваясь и смелея. — Зачем меня-то позвали? Терпенья нет ждать.