Хотя, пока что, бог миловал.
Не успели мы пригвоздить её к капоту, — наших глазах пылали похотью, страстью и неподдельно низменной порочностью, — как на стоянку свернула еще одна пара светящихся фар. И вот они мы, грязные, окровавленные, виновные, порвавшие с человечеством и цивилизацией, — на совести у нас уже есть первое из древнейших преступлений, второе как раз в процессе совершения, обрывки нейлоновых трусиков и лайкрового лифчика свисают с наших пальцев, ширинки распахнуты, губы все в слюнях — мы пойманы на горячем. Взяты с поличным.
Мы бросились бежать. Сначала к машине, а затем, поняв, что не сможем её завести, к лесу. Я не думал ни о чем. Я думал лишь о том, как смыться. Лучи фар тянулись ко мне как прокурорские пальцы. Я драпал.
Бум-бум-бум — через стоянку мимо чоппера, затем в замызганные заросли у кромки озера, в лицо мне летели насекомые, по ногам хлестал бурьян, лягушки, змеи и красноглазые черепахи плюхались в воду, чтобы исчезнуть в ночи, — и вот я уже по щиколотку в мутной тепловатой воде и всё ещё молодцом. Позади меня всё громче нарастали причитания той девки, такие жалобные, осуждающие. В них мне слышались стенания "прекрасных сабинянок", Христианских мучениц и Анны Франк, выволоченной нацистами с её чердака. Преследуемый этими звуками, а также воображаемыми копами с собаками-ищейками, я побежал дальше. Вода была уже мне по колено, когда я понял, куда меня несёт: я задумал удирать вплавь. Переплыть на ту сторону Грязь-озера и спрятаться там в густых кустах, где меня никто никогда не найдёт.
Моё дыхание стало затрудненным и прерывистым. Взглянув на сверкающую в лунном свете водную зыбь с пятнами водорослей, как короста прилипших к поверхности воды, я обнаружил, что уже по пояс в воде. Дигби и Джеффа словно и след простыл. Притормозив, я прислушался. Девчонка теперь поугомонилась, рыдания её сменились всхлипываниями, к которым, впрочем, уже присоединились какие-то новые гневно-возбужденные мужские голоса, а также пронзительный вой движка ещё одной тачки. Бесшумно, словно загнанный зверь, я зашёл ещё дальше в воду, мои кроссовки насквозь пропитались грязной жижей. Я уж было приготовился поплыть, но едва я занес плечо для первого рассекающего взмаха руки, как она коснулась чего-то. Это было нечто невыразимо гадкое, мягкое, слизкое и затхлое. Что это? Охапка водорослей? Коряга? Когда я, протянув руку, сжал свою находку, то она на ощупь оказалась упругой как резиновая уточка, как мясо.
Понять, чем было то, что плавало там в темноте в столь неподобающем виде, мне пришлось посредством своего невеликого "открытия", одной из тех житейских гадостей, к которым нас с детства готовят кино, телевидение и визиты в похоронные бюро для постижения сморщенных загримированных внешностей покойных дедушек-бабушек. Поняв же это, я отпрянул, объятый ужасом и омерзением, а разум мой стал метаться в шести разных направлениях (в свои девятнадцать я был подростком, по сути, еще ребенком, а тут за каких-то пять минут я завалил одного грязного чувака и через несколько секунд напоролся на размокший от воды труп другого). «Ключи, ключи, как же меня угораздило потерять ключи от тачки?» терзал я себя вопросом. Когда я дёрнулся назад, то болотистое дно, крепко вцепившееся в одну мою ногу, сдернуло с неё кроссовок и, потеряв равновесие, я вдруг со всей дури врезался лицом в плавучую чёрную массу, отчаянно раскинув руки и попутно рисуя себе картину смердящих жаб и ондатр, вращающихся в пятнах собственных растворяющихся испражнений. А-а-а-а-х! — торпедой вылетел я из воды, в результате чего мой жмур перевернулся, обнаруживая замшелую бороду и холодные как луна глаза. Должно быть, продираясь сквозь кусты, я орал, поскольку голоса позади меня вдруг оживились.