История «Бродячей собаки». Золотая тусовка Серебряного века (Гуревич) - страница 14
Практически сразу главный распорядитель «Собаки» Борис Пронин столкнулся с проблемой: у артистичных завсегдатаев было полно ярких талантов, а вот денег не было. И хотя, согласно Уставу Общества Интимного театра (а «Бродячая собака» устраивалась как клуб этого общества), «все члены общества работают бесплатно на благо общества. Ни один член общества не имеет права получать ни одной копейки за свою работу из средств общества», - деньги все-таки были нужны: на холсты, на цветы, на костюмы, посуду, наконец, на еду и выпивку. Поэтому уже вскоре после открытия клуба-кабаре туда стали пускать «фармацевтов». За вход драли с них немилосердно — цена билетов доходила до 25 рублей. Кроме того, Пронин лично давал указание буфетчику, чтобы все, что съедали и выпивали «собачники» вписывали в счета «фармацевтов». Еще и издевались, демонстрируя презрение, пугая богемными нравами, затевая скандалы. Пронин однажды напал на одного «фармацевта»-адвоката, да так, что дело кончилось вызовом. Ситуацию уладил гениальный пропойца Цыбульский. При полном параде отправился он ранним утречком к тому адвокату (имевшему, между прочим, репутацию бретера) — в качестве секунданта. А через час телефонирует бледному Пронину: «Приезжай, хозяин — отличный парень, и коньяк у него отменный!».
Кстати, о дуэлях. «Собачники» вообще были народ горячий. Даже тихоня Велимир Хлебников, бывший завсегдатаем «Бродячей собаки» в сезон 1913/1914, участвовал в несостоявшейся дуэли с Мандельштамом, который после одного неосторожного замечания Хлебникова вскочил и заявил: «Я как еврей и русский поэт, считаю себя оскорбленным и вас вызываю…». Секундантам — юному Виктору Шкловскому и Павлу Филонову (тому самому художнику) — удалось примирить поэтов. Они потом долго оставались друзьями, и Мандельштам, сам не от мира сего, было дело, пытался помочь Хлебникову получить комнату в Петербурге.
Однако чаще всего дуэли у «собачников» проходили словесные. Скажем, прочтет Рюрик Ивнев свои стихи:
На станции выхожу из вагона
И лорнирую неизвестную местность,
И со мною всегдашняя бонна -
Будущая известность.
И тут же Маяковский поднимется на эстраду с ответным экспромтом:
Кружева и остатки грима
Будут смыты потоком ливней,
А известность проходит мимо,
Потому что я только Ивнев.
Или предложит Гумилев Борису Садовскому: давайте продолжать наизусть любое место из Пушкина; кто не сможет — тот проиграл. Но за стенами подвала занимается утро, и сил дуэлянтам уже хватает только на то, чтобы только выбрать секундантов...