И эта чужая жизнь словно передалась Старику.
Он почувствовал себя бодрым, настоящим, вспомнил жену много лет назад… радостную, смеющуюся, в другом платье, но тоже жёлтом, как цветы, как солнце… почему он никогда не замечал, что она так любит этот цвет, не обращал внимания?
Её не вернуть, счастья не будет никогда… и ему в любом случае умирать.
Либо эгоистично и одиноко, либо так, чтобы другим вышла польза.
Так пусть у других будет это всё: платья, радость и смех, жизнь в безопасности, счастье и мир.
— …благодаря тем, кто пожертвовал собой, — закончил Доктор, снял очки и аккуратно протёр их извлечённой из кармана тряпочкой.
Несколько часов страшной боли ради того, чтобы послужить земле, на которой ты провёл всю жизнь, которая породила и выкормила тебя, дала тебе всё, начиная с тебя самого?
— Я согласен, — сказал Старик. — Где тут закорючку ставить?
* * *
Внутри древнего уазика через запах бензина пробивались намёки на то, что в этой машине буквально живут: подсохший хлеб, копчёная колбаса, грязная одежда, хозяйственное мыло.
— Здравствуйте, — сказал Ополченец с переднего сиденья и протянул руку.
На город тяжёлым брюхом наваливались сумерки, в машине и вовсе царил полумрак, так что Старик не мог разглядеть лица собеседника, различал только бородку, вроде бы рыжеватую, блестящие глаза и белый мазок улыбки.
— Здравствуйте, — ответил он, пожимая ладонь, такую же мозолистую и жёсткую. — Далеко ехать?
В нагрудном кармане хрустнула запакованная в целлофан карта: мешанина точек, линий, коричневых и зелёных пятен; названия, которые Старик знал полвека назад, когда босоногим пацаном бегал за гусями в деревне. Зачем ему карта, это его родина, он тут с закрытыми глазами найдёт любую балку, каждый ручей… но Доктор велел захватить.
Помимо карты, в кармане лежало ещё кое-что размером с авторучку.
— А это как получится, — Ополченец дёрнул рычаг, закрутил руль.
Уазик ожил, скакнул вперёд металлическим козликом.
— Иногда удаётся быстро долететь… а иногда мешают разные с той стороны, — машину качнуло на повороте, поплыли за окнами улицы, люди, идущие по тротуарам, дома, вывески магазинов.
Родной город, родной, хотя на свет Старик появился не здесь, но ведь Донбасс — единое целое, и лишь тот, кто этого не чувствует, может бросить этот край, испугаться и уехать. Ведь предлагали Старику родственники из Воронежа перебраться к ним сразу после гибели жены, но он отказался тогда, о чём очень редко, в минуты слабости, жалел.
Кому он там нужен, на чужбине? Ещё один беженец, дряхлый, бесполезный…
А здесь он ещё пригодится.