На обветренных щеках солдатика заиграл румянец. Крепко сжав ремень автомата, так что костяшки пальцев побелели, он прокашлялся и пискнул:
— Так точно — не труситься! Просто… понимаете, я тут впервые…
— Понимаю! — также сурово ответил старик, вдруг резко остановившись. Повернувшись к парню, смерил его оценивающим взглядом и даже как-то смягчился в лице. — У нас тут надо держать ухо востро. Но ты не боись, я тут усю войну прожил, уж коли стрелять начнут — сразу дам команду к земле! Мы с твоими ребятами постоянно этим путём ходим на позиции, они мне доверяют больше, чем себе!
— Ага… — смущённо пробормотал солдатик, сверля грязь виноватым взглядом. Вот ведь как бывает — разрывает тебя изнутри от желания встать на защиту Родины, смело просишься на самую передовую с оружием в руке — дак хоть с ножом на этих чертяк броситься! — а потом попадаешь в самое пекло зоны боевых действий, и вся смелость куда-то вдруг девается… Страшно и стыдно одновременно — за свой страх.
Но старик за последние несколько лет войны столько видел подобных пацанчиков, мечтающих о геройстве, а затем оказывающихся лицом к лицу с реальностью, что на солдатика не серчал. Посидит в окопе, почувствует на своей шкуре, каково это, когда над тобой разрывается «Град» — глядишь, шкура-то и попрочнеет. Со всеми такое бывает. Это ему, старику, уже привычно и самую чуточку всё равно — свою жизнь ценишь, только когда молод и есть что терять…
— Ну идём! — подбодрил его пенсионер и с невозмутимым упорством двинулся дальше, стараясь держаться в тени забора, как если бы та могла защитить их от шального снаряда. — Близко уж. Это всё ничего. Пройдёт всё. Скоро ведь война закончится, да?
И не дожидаясь ответа солдатика, сам себе уверенно пообещал:
— Скоро. Это я тебе говорю. Я войну-то уже проходил. Тогда мы эту нечисть прогнали и теперь прогоним. Не бывает по-другому, вишь оно как! Добро завсегда зло-то пиночками под зад… Вот и моя улица родная… побитая маленько. Да живём вот, что поделать?
Улица представляла собой сплошное нагромождение воронок — прямо решето! Что не дом, то дыра на дыре, смотреть больно и не верится даже, что всё это на самом деле…
Солдатик знал (хотя и не понимал почему), что здесь всё ещё живут люди, но сейчас улица казалась совершенно заброшенной — как из постапокалиптического фильма. Строения, дорога, заборы, деревья — всё было таким серым, аж тошно, будто из мира высосали все краски, оставив лишь голые, кровоточащие жилы ветвей. Слякоть межсезонья сочилась буквально отовсюду: осень всё ещё боролась за свои права, но медленно и верно сдавалась, чахла, и её плоть начинала гнить и разлагаться.