— Ты что, дурак? — спросил я без всякой вежливости. — У вас мир и Олимпиада! И война кончилась давно, победой! А ты — на войну захотел?
Вначале Глеб надулся и явно хотел что-то резкое ответить. А потом вздохнул.
— Ты не понимаешь. Это всё Васильков. Ну… есть такой… одноклассник. Начал меня высмеивать — мол, «паровоз-герой»… никакой войны нет и не будет… Я и разозлился. Захотел доказать.
— Друг? — спросил я.
Глеб вначале весь вскинулся, потом отвернулся.
— Был другом. Теперь враг. Как понял?
— На врагов так не сердятся, — объяснил я. — А чего поссорились?
— Я пошутил, он обиделся, я снова пошутил, — объяснил Глеб. Явно не хотелось ему вдаваться в детали. — Надо иметь чувство юмора. Теперь мы враги до смерти.
Вот же балбес! Мне даже завидно стало, что этот вихрастый парень может быть таким… дитём.
— Не надо до смерти, — сказал я. — И бросаться воевать, чтобы кому-то чего-то доказывать, — глупо.
— Прям такой умный, — обиделся Глеб.
— Да, — сказал я. — Потому что я знаю, что это такое — война и что такое «до смерти» тоже. И на Великую Отечественную ты бы на паровозе не попал. До войны Детская железная дорога в другом месте была.
— Подумаешь, в другом… — пробормотал Глеб. — А с кем вы воюете?
— С фашистами.
— С какими? — он требовательно посмотрел на меня.
И я растерялся даже. Вот как ему сказать? С фашистами, которые из Киева и Харькова? Которые с нами на одном языке говорят, которые к нам на футбол ездили?
— Нельзя тебе этого знать, — сказал я веско. — А то иначе вернёшься к себе, зная будущее, и мир изменится!
Вот так вот. Не только он фантастику любит.
— Может, я изменю — и войны не будет? — сказал Глеб.
— Ага. А если наоборот — ещё хуже всё станет?
— Тогда я не буду возвращаться, — сказал Глеб. — Я же говорю — хочу с фашистами воевать!
— Ты совсем ку-ку? — спросил я. — А маму-папу не жалко?
— Я к ним сейчас приду и всё объясню!
— Сорок лет прошло. Твоим родителям сколько было в семьдесят девятом?
Он сразу засопел и замолчал. Видимо, задумался. Мимо нас прошла та троица, что в поезде ехала, — всё-таки они не утерпели, зашли за депо, да и распили свою фляжку. Ну хоть не на виду, постеснялись! Взрослые на войне часто пьют, но я никогда не буду, когда вырасту.
— А сколько люди сейчас живут? Сто лет? — спросил Глеб.
— Кто как, — ответил я уклончиво.
— Твоим родителям сколько?
— Маме тридцать семь. А бате сорок. Теперь навсегда сорок.
Не хотелось мне про это говорить, совсем не хотелось. Но я понял, что ему сказать надо, чтобы задумался.
— Папа погиб. На Саур-Могиле, — продолжал я. — С фашистами сражался, не с теми, кто тогда, а с нынешними. Вот что такое война. А ты… словно это игра. Словно можно повоевать, а потом спокойно назад. Эти… что к нам пришли… они тоже так думали. Только назад уже ничего не получится!