А другая коллега, Ленка, сделала портфолио у известного фотографа. И получилась на снимках настоящей красавицей, звездой немого кино. Фотограф Ленку задекорировал красным шёлком, надел на неё шляпку с вуалеткой, сделал акцент на кисть, на тонкие красивые пальцы, о которые она оперлась подбородком, а лицо — в полутени. Эту фотографию она закинула в службу знакомств, неделю купалась в восторженных посланиях, выписала себе лучшего из женихов, а на вокзале он её — даже не узнал.
Я по-прежнему хожу по одному и тому же кругу, как ослик с тележкой. То заседание, то совещание, то городское мероприятие… Редко, очень редко попадаются какие-то щемящие темы, когда нельзя остаться равнодушной… Собака, что несколько месяцев на остановке ждет хозяина. Старуха, которая в годы войны водила трактор, а теперь на ступеньках магазина соседский мальчишка отнял у нее сумку с пенсией и избил — до больницы…
Но в целом я пишу уже почти автоматически, казенными предложениями, трафаретом. Я знаю, как часто чиновники врут нам в лицо, и это вранье мы должны еще и красиво оформить, чтобы достойно выглядели на страницах газеты эти самые чиновники, чтобы сами себе понравились.
С Машкой пока нельзя говорить об этом, рано. Поэтому так дороги, непередаваемо дороги мне были его редкие, скупые вопросы:
«Очень измучила работа?», «Как у тебя, не болеешь ли?», «Если после выходных не хочется на службу — это очень плохо. Это называется нечеловеческая усталость, значит, не отдохнула», «Как Машка?»
В ответ я писала ему о мелочах нашей жизни. О крысе по кличке Мелкий, как ночью он раскачивает клетку, уцепившись за прутья розовыми лапами с длинными тонкими пальцами — и напоминает матроса, загулявшего на берегу и проснувшегося в каталажке. О том, что, наконец, дали тепло, и мы с Манькой сидели на ковре у нагревшейся батареи. Это было счастье: за темным окном ветер и ледяной осенний дождь, а мы пьем огненный чай, нежим спины об батарею и отогрелись до последней жилочки…
… Я давно уже ощущаю возраст. Хотя мама моя говорит:
— Тебе четырнадцать лет и никогда не будет пятнадцать.
Она имеет в виду мою бесхозяйственность: вечный бардак в шкафах с одеждой, искреннее непонимание — с чего начать генеральную уборку, неумение закручивать банки с консервами и печь пироги.
— Нельзя все время читать книжки и сидеть за компьютером. Оглянись, сколько дел…
Я откладываю книгу и берусь за пылесос. Глядишь на беспорядок, который предстоит ликвидировать — и брови сходятся к переносице, а на лице застывает выраженье борца с жизнью. И лицо стареет, снашивается. Я ощущаю это свое старение, стесняюсь его…