— И почему же? — как бы между прочим поинтересовался Зволянский.
— Мне трудно объяснить это человеку, не знакомому с японской культурой, японским бусидо — кодексом чести. Да, мы с Эномото-сан стали в России друзьями. Я проникся многими японскими нормами поведения, правилами и понятиями — и именно поэтому не поехал с ним! Все, ваше превосходительство! Вы вправе меня арестовать, но больше я ничего не скажу!
Долгое молчание за столом прервал короткий звонкий хруст. Все вздрогнули — Архипов сконфуженно глядел на массивную вилку, сломанную в его руках. Отбросив обломки, полковник без особого сожаления вздохнул:
— Пятая, кажется, с начала года… Пора, видимо, столовые приборы обновлять… Господин… Агасфер — я позволю себе так вас называть — мне хочется тоже внести лепту в нашу беседу, которая допросом, уверяю вас, ни в коей мере не является.
— Да-да, конечно, Андрей Андреич…
— Вот вы говорите — звали вас, могли бы уехать в Японию. И не уехали… Ну, кодекс японской чести — этого я совсем не знаю. Но скажите по совести, у вас ведь и невеста в свое время была?
— Да. Дочь тогдашнего тайного советника Белецкого, он по линии железных дорог что-то там инспектировал. Настенька… Не буду скрывать — из-за нее главным образом не уехал, когда звали. Знаете, ведь между жизнью и смертью многое кажется совсем другим. Искаженным, что ли… Как сквозь неровное стекло глядишь. Пока культю мою без бинтов не увидел — все надеялся, что поправлюсь и…
Архипов предостерегающе глянул на Зволянского, явно желавшего вставить какую-то реплику, кивнул Агасферу:
— А позже, когда поняли, что стали инвалидом, решили, что не имеете права обременять своей близостью молодую женщину. По сути дела, девицу. Так?
Скрипнув зубами, Агасфер промолчал.
— Первое время за семьей вашей Насти следили, — со смущенным видом признался Зволянский. — И знаете, на что обратил внимание один дотошный филер? Что господин Белецкий всегда ставил в храмах одну свечку «во здравие». А Анастасия Павловна три года вашу свечку «за упокой» зажигала.
— Три года… Значит, она ждала меня всего три года…
— Барон, для молодой женщины и три месяца — целая вечность! — с оттенком назидания пыхнул дымком сигары Зволянский. — Вы расстались с Настенькой, когда ей было… сколько? Ах да, 16… Она не могла себе представить, чтобы ее жених, если он жив, не дал бы о себе знать! Три года, говорите вы… Не имея никаких сведений о своем женихе, что же ей было делать, барон? Уйти в монастырь? Оставаться старой девой до гроба?
— Да все он понимает! — грубовато вмешался Архипов, подавая Бергу пузатый фужер с темно-коричневой жидкостью. — Насколько я понимаю, именно вы, Мишель, категорически запретили отцу вашей Настеньки говорить ей о том, что вы живы! Что остались калекой без одной руки…