За эти полгода онъ, видно, не успѣлъ еще насытиться радостью встрѣчи со своимъ родомъ и племенемъ.
— Я ихъ порядкомъ и разсмотрѣть не успѣлъ, — жаловался онъ. — Все въ разъѣздахъ… А народъ совсѣмъ новый. Мелкіе ребятишки большіе стали, другіе наново народились. Такъ что приходятъ ко мнѣ дѣвченки, цѣлуютъ меня: «Здравствуй, дядюшка». А я ихъ отроду не видѣлъ.
Онъ, видимо, былъ занятъ все время мыслью о близкихъ людяхъ.
— Эхъ, поскорѣй бы! — произносилъ онъ иногда даже въ пылу разговора, не имѣвшаго никакого отношенія къ Канадѣ и ея дѣламъ. — Доѣхать бы поскорѣе!..
Надо замѣтить, что Духоборія платила ему такою же трогательною привязанностью. На третій день послѣ нашей встрѣчи Веригинъ получилъ телеграмму изъ Реджайны и долженъ былъ отправиться обратно. За свое двухдневное пребываніе въ Виннипегѣ онъ передѣлалъ множество необходимыхъ дѣлъ, для которыхъ въ сущности и прикатилъ изъ Реджайны, но возвращеніе его было отложено на двѣ недѣли. Когда въ теченіе этого времени я странствовалъ по духоборскимъ селеніямъ, жители признавались мнѣ почти въ такихъ же словахъ: «Стосковались мы по Петюшкѣ. Почто долго не ѣдетъ? Осиротѣли совсѣмъ!»
Теперь Веригинъ встрѣтилъ меня очень привѣтливо.
— Я читалъ этотъ журналъ, — сказалъ онъ, разсматривая мою карточку. Извиняясь за свое дезабилье, онъ объяснилъ, что въ дорогѣ простудился и схватилъ лихорадку.
Теперь они съ Рыбинымъ возвращались изъ бани и собрались спать. Дѣйствительно, въ глазахъ его свѣтилось утомленіе, но черезъ нѣсколько минутъ оно исчезло. Мало-по-малу Веригинъ такъ разошелся, что совершенно позабылъ о снѣ. Быть можетъ, это было полезно и для его лихорадки. По крайней мѣрѣ, на другой день онъ былъ совершенно здоровъ и съ ранняго утра сталъ заниматься разнообразными дѣлами, которыя ожидали его въ Виннипегѣ.
Я нѣсколько затрудняюсь, какъ описать наши разговоры съ Веригинымъ. Первый сеансъ длился восемь часовъ почти безъ всякаго перерыва. Время отъ времени Веригинъ выходилъ въ переднюю комнату, обмѣнивался нѣсколькими словами съ пришедшими духоборами, потомъ опять возвращался и садился на кровать. Человѣкъ пять пробрались въ спальню и, примостившись въ разныхъ углахъ, внимательно слушали рѣчи своего учителя. Теперь я могъ практически оцѣнить похвалы молодыхъ духоборовъ, подчеркивавшихъ словоохотливость духоборскаго вождя. Я, впрочемъ, долженъ признаться, что къ вечеру я усталъ и захотѣлъ ѣсть. Но рѣчи Веригина были интересны попрежнему; кромѣ того, я не имѣлъ за собой ни лихорадки, ни безсонницы, и мнѣ было стыдно сдаться первому. Веригинъ, по-видимому, такъ же мало нуждался въ пищѣ, какъ и въ отдыхѣ. По временамъ чернокудрая дѣвочка вбѣгала въ комнату и съ таинственнымъ видомъ клала ему въ руку пару замусленныхъ конфетъ или горсточку сладкаго маиса, обжареннаго въ сахарѣ. Это, очевидно, были ея собственные гостинцы. Веригинъ принималъ угощеніе, ласково гладилъ дѣвочку по головѣ, но не переставалъ говорить. Одинъ разъ дѣвочка принесла ему крошечный букетикъ цвѣтовъ, который она только что нарвала въ палисадникѣ у крылечка. Веригинъ съ наслажденіемъ понюхалъ ихъ, потомъ сталъ прилаживать букетъ въ петлицу своей полуразстегнутой рубахи. Этотъ массивный человѣкъ, видимо, любилъ цвѣты и маленькихъ дѣтей, и послѣднія отвѣчали ему такою же любовью.