Сонанта старалась говорить не останавливаясь, без пауз, и только молилась про себя, чтобы Формоза смогла молчать.
— Мне было пятнадцать лет, когда меня устроили учётчицей при строительной артели — родители считали, что так я скорее выйду замуж. Конечно, они мечтали, чтобы ко мне посватался фермер, землевладелец. Но население растёт, пусть и медленно, и земли стало не хватать. А я была маленькой, пухлой, как кусок теста, слабенькой, как котёнок, и трусливой, как заяц…
До этого места Аутр слушал с безучастным видом, но тут, выпучив глаза, стал водить взглядом по длинному стройному телу Сонанты. Она усмехнулась:
— Не удивляйтесь, меня изменили. Но всё по порядку. Мужчина с землёй считается завидным женихом и может выбрать лучшую девушку, красивую, сильную и домовитую, так что у меня не было шансов. Но быть женой строителя тоже неплохо, у строителей всегда есть работа, и некоторые из них умудряются скопить достаточно, чтобы купить землю. Хотя её редко продают. Ещё меня каждый раз брали на ежемесячную ярмарку, где собираются люди из трёх близлежащих деревень и с окрестных хуторов. Вдруг кто и заметит. Я хотела идти в колледж, там учат на агрономов, техников и медсестёр, но родители решили, что это пустая трата времени… Как-то раз на ярмарке отец сговорился с одним хуторянином о поставках мёда — тот держал пасеку. Оказалось, он вдовец и у него единственный сын, такой же малорослый, пухлый и застенчивый, как я. Он возил к нам мёд, а в конце зимы посватался. Все считали, мне крупно повезло…
Помощница аналитика остановилась, обнаружив, что рассказывает подробнее, чем хотела. Картинки прошлого являлись незваными призраками, тянули тощие когтистые пальцы к той частице её души, где были похоронены малютка вина и крошка ностальгия. Сонанта верила, что намертво вытоптала их могилу, не оставив над ней ни надгробья, ни хотя бы краткой пометки… Но отчего тогда так легко вспомнились рябина на улице у окна их дома, обитого крашеными в зелёный цвет рейками, и запах белого клевера, что рос у крыльца? И как на этом крыльце собирались ребята и девчонки играть в гляделки, и она могла переглядеть кого угодно, просто потому что умела сосредоточиться… Вспомнилось, как они с сестрой таскали ракушки из пруда, вскрывали, поддевая ножичками, и вытряхивали в воду скользкие, похожие на жёлтые обмылки, тела моллюсков, не понимая, что они живые…
Сонанта как наяву видела довольные круглые лица отца и матери, и братьев, посмеивающихся из угла, от печки, чувствовала застрявший в горле комок ужаса и онемение в ногах. Всё, ловушка захлопнулась. Остаётся только принять свой жребий и ни в коем случае никому не показывать, как плохо на душе, чтобы не стереть улыбки с этих лиц — любящих, желающих ей добра и не понимающих ничего-ничего. Она видела пунцовые от смущения щёки Густого Мха, его нервно дрожащие губы, когда он наклонялся, чтобы в первый раз поцеловать её… Сонанте хотелось рассказать обо всём этом и ещё о тысяче мелочей, о которых она никогда никому не говорила, даже не думала, что помнит. У неё перехватило дыхание, желудок сплёлся в тугой узел. Она заторопилась: