– Существует ли методичка, объясняющая, чего нельзя говорить? – спросила я почти в шутку.
– Ничего внятно прописанного нет, – ответил Кан, хотя документ верховного правительства от 2013 года был ясен: он запрещал обсуждение демократии, свободы слова и прошлых ошибок Коммунистической партии.
– Как же тогда определить? – спросила я.
– Я просто знаю, – продолжил Кан невозмутимо. – Ничто неминвэнь – не выражено впрямую.
Я не унималась:
– Что же, например? Чего нельзя говорить в классе?
Кан расщедрился на список.
– Нельзя упоминатьфалуньгун. Совсем-совсем нельзя. Это даже более деликатная тема, чем события 4 июня. Исламский вопрос тоже нельзя поднимать.
Фалуньгун – буддийская духовная практика, которую считают угрозой общественному порядку, а «события 4 июня» – это сокращение от «4 июня 1989 года, или бойня на площади Тяньаньмэнь», когда официальный Пекин бросил десятки тысяч войск на подавление студенческого продемократического восстания. «Исламский вопрос» касается исламских сепаратистов в Синьцзяне и их потенциальной угрозы китайскому большинству – этнической группе хань.
– Можно ли критиковать правительство? – спросила я у Кана.
Кан ненадолго задумался.
– Простого ответа «да» или «нет» я не дам. Можно обсуждать те или иные отдельные недоработки властей, например ужасное городское планирование Пекина, наши автомобильные пробки и кошмарное обслуживание.
– А коррупцию?
– Коррупцию обсуждать можно. Это запросто, – подтвердил Кан.
– Уверены? – переспросила я. Меня это удивило, зато объяснило увиденное на занятии по политологии.
Кан уточнил:
– Нельзя сомневаться в легитимности китайской Коммунистической партии. Этого следует избегать. Но можно обсуждать причины коррупции – например, недостаток сдержек и противовесов власти.
– Как вам удается понимать, где проводить черту?
Тут он от души расхохотался, дернул головой вправо.
– Я же китаец. Я знаю. Этому учит история. Культурная революция была темным временем, и Китай усвоил урок. – То была неудачная попытка Мао Цзэдуна придушить капитализм и традиционализм в китайском обществе и сделать маоизм ключевой философией; эта кампания привела к гонениям миллионов людей.
Один исследователь из Гарварда подтвердил заключения Кана о дозволенных речах: Гэри Кинг проанализировал почти одиннадцать миллионов публикаций в соцсетях и обнаружил, что именно призывы к действию – а не выбор тем – Пекин более всего склонен подавлять. «Слова сами по себе разрешены, сколь угодно критические и ядовитые, – писал Кинг. – Но любое упоминание совместных действий – любого крупного сборища, не организуемого правительством, хоть мирного, хоть протестного, – подлежит мгновенной цензуре».