Машинально я сунул руку в карман; оружия там не было – только мобильный телефон. Понятное дело, что я мог позвонить капитану, но этого не сделал.
Входя в библиотеку, я услышал сдавленный крик. Моника!
Все правильно. Славянин захватил Монику и держал ее сейчас в стальном захвате. Он не был столь огромным, как о нем говорили, но очень коренастый, длиннорукий, весь покрытый волосами. В гротескной футболке РОЗЕТТИНА-СПОРТ он походил, скорее, на мутировавшего краба или паука.
- У меня к вам дельце, синьор Гурбиани, - произнес он, скаля зубы в гримасе, которая наверняка должна была изображать улыбку.
Я же размышлял над тем, откуда я знаю это лицо? А если не я, то, может, Деросси?
* * *
В первый раз я увидал его сразу же после того, как вошел в трактир. Не скажу, чтобы он старался обратить на себя внимание. Сгорбившись, он сидел в углу, спиной к двери. И если я его и отметил, то по причине длинных, проворных и косматых рук, которыми он выбирал клецки из миски. Когда я вошел, он не повернулся, но когда хозяин поставил передо мной подсвечник, похожий на менору, в стоявшем передо мной отполированном кувшине мелькнуло мужское лицо. Даже учитывая деформацию изображения на выпуклой стенке сосуда, рожа у него была гадкая, словно морда самого дьявола, которого отец Филиппо изгнал из одной одержимой монашки, после чего поймал и прибил, вроде как с помощью одного лишь знака креста, после чего, набитого тряпьем хранил на самом дне шкафа в ризнице и показывал самым большим грешникам, чтобы те знали страх Божий. Лично у меня были огромные сомнения в отношении того, а дьявол ли это вообще или, скорее, уродливый младенец, плод копуляции святой сестрицы с оборотнем, которых – что ни говори, крайне редко – но можно было встретить в окрестностях Монтана Росса. Несмотря на юный возраст, у меня была, благодаря своему первому учителю в художественном ремесле, ванн Тарну, разработанная зрительная память, настроенная на коллекционирование впечатлений, чтобы впоследствии перенести их на холсты. И действительно, через несколько лет я воспроизвел этого ликаона[18] в шествии чудовищ и кошмаров, когда писал картину преисподней по личному заказу мсье Сюлли[19]. Другое дело, что тогда я не был еще уверен, желаю ли пойти по следам великих Микеланджело или Рафаэля, либо же желаю углублять знания и стать, как мой ментор, il dottore, называемый дневным медиком и ночным алхимиком. Мир представлялся мне клубком тайн, которые живопись могла регистрировать, но не была в состоянии их разрешить. Правда, переживания времен моей службы Учителю, путешествие в Африку или сицилийское пленение несколько остудили мой интерес к науке. А поскольку на жизнь чем-то зарабатывать было нужно, я более серьезно взялся за кисти и краски, что заполнило мой второй парижский эпизод.