— Есть предложение рекомендовать общему собранию принять Костромину в члены Ленинского комсомола, — объявил Безводов. — Нет возражений? — Он повернулся к Люсе, улыбнулся и сказал: — Все. Теперь жди собрания.
— Я могу идти? — несмело спросила Люся.
Выйдя из комнаты, она осторожно притворила дверь и вздохнула с облегчением. Ей даже не верилось, что все так быстро и так хорошо кончилось. Какие замечательные ребята, добрые, великодушные. А Антон Карнилин, которого она больше всего боялась, вел себя просто и справедливо. Значит, его чувства к ней прежние…
Люся хотела зайти к отцу, поделиться с ним своей радостью, но в самый последний момент раздумала, — дома все расскажет; она никогда не заходила к отцу во время работы, считала это неудобным.
3
Бригада Карнилина несла трудовую вахту в честь тридцать третьей годовщины Октября. Антон ковал безостановочно, словно старался все свои силы истратить сегодня, не оставив ничего на завтра. И, быть может, именно в этот день ребята осознали, как накрепко спаялись они, как послушно подчинялись воле своего вожака.
Несколько раз в бригаду приходила Люся Костромина и, проверяя готовые поковки, украдкой следила за кузнецом пристальным и ожидающим взглядом. Он виделся ей сквозь пышные и багровые вспышки огня, поглощенный работой, суровый и озабоченный, и какое-то незнакомое чувство сожаления шевелилось в груди девушки: чувство это не радовало, а пугало Люсю, и она поспешно удалялась, обещая держать себя в руках, а через полчаса еще сильнее тянуло ее к этому молоту, чтобы взглянуть на Антона. Люся не могла дать себе ясного отчета, что произошло: она ли изменилась, он ли стал совершенно другим?.. Где тот парень с шестимесячной завивкой, с большими, неловкими руками, который боялся прикоснуться к ней, боялся дышать, когда они танцевали, где его благоговейный взгляд? Тогда ей казалось: пожелай она, и он с готовностью раскрыл бы перед ней свою душу. А теперь он и разговаривает по-иному и смотрит совсем не так, как раньше, — пристально, умно, даже снисходительно. Он казался другим еще и потому, что нравился ей все больше и больше, хотя она и не призналась бы в этом даже самой себе.
Но Антон не замечал Люсю; он торопился, как торопится на последних метрах бегун на дальнюю дистанцию. Нагревальщик, подручный и прессовщица знали, почему он спешит, и старались не отставать от него. Когда прозвучавший сигнал известил о конце смены, Антон принял от Сарафанова последнюю, пышущую жаром, в искрах болванку, кинул ее на штамп, затем, как бы подводя итог рабочего дня, обрушил на нее удары молота, смял, сплющил, выковал деталь и, потухшую, потускневшую, отбросил прочь. Он выключил пар, и намаявшийся за день молот уныло затих; в цех медленно возвращалась тишина, лишь кое-где шипел пар, вырываясь вверх белыми струями, да продолжало гудеть пламя в печах.