Таня коснулась пальцами его руки и улыбнулась:
— Я знала, что эта книжка у вас. Я была уверена, что она вам понравится. Вы немножко похожи на него.
— Что вы! — смутился он. — Скажете тоже!..
Антону было приятно, что Таня, такая умная, красивая, уделяет ему столько внимания…
Вот и сюда она пришла именно с ним, и вместе они в молчании стоят перед картинами.
Вот незнакомая разбушевавшаяся морская стихия, грозная и притягательная, высокие водяные валы, пенистые брызги, обломки разбитого корабля, темная и страшная пучина. А рядом спокойная, мечтательная лазурная гладь, возбуждающая неосознанные желания ехать куда-то далеко-далеко…
А вот мальчик-подмастерье в рваном фартуке, босой, с нечесаной головой, вышел в сени к матери и с жадностью схватил принесенный ею калач. Что-то заныло в груди при виде этого паренька: вспомнил ремесленное училище и себя в новенькой форме со светлыми пуговицами, совсем не похожего на этого… Другое время!
— Смотрите сюда, — сказала Таня. — Это Максимов. «Все в прошлом». Как верно назвал художник свою картину: действительно, все в прошлом… А какие, должно быть, были приемы гостей, какое оживление было в саду, звучала музыка, раздавался смех — молодежь веселилась. А теперь вот молодость прошла, близких никого не осталось — все позади. И эта старая барыня доживает свой век на попечении деревенской женщины-прислуги. А барский дом, видите, обветшал, окна заколочены, — умирающая дворянская усадьба…
Антон внимательно вглядывался в изображение, и ему виделась большая, сложная, незнакомая жизнь. А Таня уже объясняла другие произведения.
— Изумительные пейзажи, взгляните. Васильев. Ему было всего лишь двадцать три года… Сколько бы он мог еще создать, если бы пожил дольше!..
Антону нравилось все, что нравилось Тане. Он повернулся и обрадовался, увидев до боли знакомое: родные белые березы, над ними хлопочут грачи, поправляя обветшавшие за зиму гнезда. Повеяло детством. Антон подвел Таню к картине Саврасова «Грачи прилетели».
— А вот это я хорошо помню. Карабкался по сучьям ветел на самые вершины. Выше гнезд забирался. Хорошо смотреть оттуда — все видно как на ладони. А деревья раскачиваются от ветра, — страшно и приятно. Лететь хотелось, честное слово! А мать стоит, бывало, внизу, упрашивает: «Слезай, Антоша, разобьешься!..» А грачи всполошились, кричат…
Антон замолчал, улыбнулся, растроганный воспоминаниями. Таня слушала его внимательно, глядела без улыбки, точно перед ней был совсем другой человек, потом заторопилась, потянула его в другие залы, — скоро начнет темнеть, а впереди еще сколько замечательного!