Уже подойдя к самому дому, она услышала доносящиеся из открытой форточки комнаты громкие голоса матери и дочери своей Ольки и, в изнеможении прижавшись спиной к облупившейся грязно-розовой штукатурке, тихо сползла на черный утоптанный снег.
– …Вот здесь, в ящике сверху все лежало! Говори, куда унесла, дрянь такая! Ты одна дома оставалась! – громко, с надрывом в голосе кричала мать.
– Да не брала я ничего! Честное слово не брала, бабушка! – плакала Олька.
– Да ты, ты взяла, шалава малолетняя! Кто еще-то? А ну, собирайся! Иди и принеси все обратно, слышишь? Или вообще больше сюда не возвращайся! Всю кровь из меня выпили, дармоедки несчастные!
– Да заткнись ты! Куда я пойду-то? – тоже перешла на крик Олька.
– Куда хочешь! Чтоб я тебя вообще больше здесь не видела!
«Мамочка, не надо так с ней… Прошу тебя, мамочка… – шептала Ксюша, вся трясясь и вытирая бегущие по щекам слезы. – Она ведь и правда может уйти. А куда ей идти, в самом деле? Я сейчас приду – кричи на меня… Вот только подняться бы – сил совсем нет! И где ж твой Господь, Витя, такой близкий к смиренным духом и сокрушенным сердцам нашим? Почему не спасает никого и никогда в тяжелую минуту?»
Она с усилием разогнула дрожащие колени, шагнула в сторону темной дыры подъезда. «Может, соврать что-нибудь? – мелькнула в голове трусливая мысль. – Ничего, мол, не знаю, не видела… Но тогда и про шубу врать надо! Нет, запутаюсь совсем, еще хуже будет…» Уже подходя к обшарпанной дерматиновой двери своей коммуналки, обнаружила вдруг, что ключи так и остались лежать в кармане черной китайской куртки – теперь еще и в дверь звонить придется. А что делать? Не ночевать же на лестнице!
Ксюша обреченно вдавила кнопку звонка два раза подряд, что означало – пришли к Белкиным, и стала ждать, с каждой секундой все больше паникуя от разлившегося в груди тяжелой волной страха. Наконец послышались торопливые, шлепающие разношенными тапками шаги, щелкнул замок – и в открывшейся двери образовалось красное злое лицо матери. Лицо тут же приняло совершенно другое выражение: злоба сменилась таким крайним удивлением, будто перед матерью стояла не собственная ее дочь Ксюша Белкина, а по меньшей мере Золушка из сказки, завернувшая прямо с бала в их убогую коммуналку во всей своей красе – в алмазах да изумрудах, да невероятных киношных кринолинах с бантами и атласными ленточками.
– Что это? Ты это откуда? – только и спросила мать испуганно и тихо, пятясь в сторону открытой двери в их комнату, откуда явственно доносились Олькины обиженные рыдания.
Ксюша молча переступила порог, прошла вслед за матерью в комнату, устало опустилась на низенькую скамеечку у двери.