Илона отвела девушку в просторную комнату, примыкающую к кухне — тут сад тоже смотрел в открытое окно, посадила ее перед маленьким зеркалом, накрыла старомодным покрывалом плечи, и ласково, изучающе распустила ее косы, вороша волосы пальцами.
— У тебя густые волосы… Ты могла бы носить стрижку и покороче…
— Мой папа этого не любит…
Старуха поморщилась.
— Сколько можно о папе? А что думают об этом другие мужчины?
Кэтрин задумалась.
— Мне кажется, я больше никого и не знаю… Старуха необыкновенно удивилась.
— Что? Скажи тогда, сколько же тебе лет?
— Семнадцать…
— Семнадцать, семнадцать, — быстро и привычно, как горничная, Илона укладывала девушке волосы, — и ни с кем еще не спала…
Ответа не последовало. Кэтрин, рассматривая себя в зеркале, заметила, что побледнела. Зачем эта старая женщина спрашивает ее о подобных вещах?
Но та с неумолимой жестокостью продолжала:
— Другие девушки попроворнее тебя, они начинают раньше, куда раньше… Не говоря уже об Илоне в молодости… Но с твоим парнем — с ним‑то ты будешь спать?
Кэтрин побледнела еще больше — она и не знала, что ответить.
Старуха продолжала укладывать прическу.
— Мы скоро кончим, я хочу попробовать, не начесать ли тебе волосы на лоб… Бог мой — да что с тобой еще случилось?
Из глаз Кэтрин вырвался настоящий поток слез, неудержимый и неостановимый. Она закрыла лицо руками. Худенькие плечи ее сотрясались от неудержимых рыданий. Илона, стоя у нее за спиной, поцеловала ее в затылок, погладила по голове и щекам.
— Разве это так плохо, малышка? Боишься, что тебе такое никогда не встретится? Нет, моя девочка, это всем женщинам на роду написано — спать с мужчинами.
Всхлипы становились все громче. Кэтрин сидела, сжавшись, и жестом попросила старуху замолчать. Старуха улыбнулась.
— Ну ладно уж… не плачь. Ты ведь уже взрослая женщина.
— Был такой чудесный день, — всхлипнула Кэтрин, — а теперь все так испорчено. Никогда уже не будет так чудесно…
На это Илона довольно резко возразила, ее сгорбленная фигура как бы распрямилась и стала величественной:
— Делай все хорошо, и все будет хорошо. Сделай так, чтобы ему было хорошо, и тогда тебе тоже будет хорошо… Ты для этого рождена, ты для этого и сама будешь рожать, глупышка…
В том, что она говорила, звучало нечто невысказанное, нечто невыразимое даже для самой старухи, и хотя это осталось невысказанным, оно прозвучало сильнее, чем высказанное. Илона вспомнила только то, что знала, она помнила о готовности к жизни и готовности к смерти всего земного…
Об этом размышляла старуха, и Кэтрин чувствовала это вместе с ней и благодаря ей.