– Никакой переписки с сексуальной подоплекой или непристойных фотографий, которые могли оказаться в Интернете? – спрашивает Ванда.
– Господи, конечно нет! – восклицаю я, и папа испытывает такое облегчение, что прямо на глазах обмякает.
Вот и хорошо, ты должен мне верить.
– Это я так, для проверки, – говорит Ванда, теперь ведя себя как полицейский на допросе, – а засосы, как я понимаю, тебе поставил Портер, так?
– Да! – резко отвечаю я.
Не специально, просто не в состоянии что-либо с собой поделать.
Мне не нравится, какой оборот принимает этот разговор. Еще чуть-чуть, и она предложит мне сходить к венерологу.
Тем временем папа, с отсутствующим видом уставившийся в экран, на котором идет очередной научно-фантастический фильм, прищелкивает языком, будто что-то сейчас понял, но, когда я обращаюсь к нему за объяснениями, лишь отмахивается.
– Что бы между вами ни произошло, – говорит он с изумленным и будто даже веселым видом, – ты сама, малышка, вскоре все поймешь.
Его слова расстраивают меня еще больше, а если по правде, то даже и злят. Если не может помочь, то зачем вообще что-то говорить?
Я два раза подряд чихаю, а когда папа спрашивает, нет ли у меня простуды, не обращаю на него внимания и отправляюсь к себе в комнату.
Затем включаю телефон и смотрю на него с таким видом, будто от тихого, мелодичного перезвона его крохотного динамика зависит судьба целой планеты.
Жду до двух часов ночи, а когда перезвон все не раздается, поворачиваюсь на бок и с разбитым сердцем неподвижно смотрю в стену до тех пор, пока не проваливаюсь в беспокойный сон.
Когда на следующий день приходит время заступать на смену в «Погребе», я настолько извелась от тревоги, что даже не знаю, хочу видеть Портера или нет. В последнее время я старалась не прибегать к тактике Ловкача-Пройдохи, но при виде его фургона на несколько мгновений застываю в нерешительности и к служебному входу направляюсь далеко не сразу. Наверное, именно так чувствует себя алкоголик, ударившийся в запой.
Наконец я его вижу – в бухгалтерии, в тот самый момент, когда туда приходит Грейс сдать выручку. От его вида все мое тело так напрягается, что я чисто физически ощущаю боль. Грейс с нами здоровается и, добровольно взяв на себя роль миротворца, жалуется на руководство, составившее никуда не годный график обеденных перерыbob, но ни я, ни Портер ничего не говорим. Неуклюжая попытка – об этом и так все знают.
Я так не могу. Ночью даже не сомкнула глаз. Вместо мозгов в голове мокрый песок. У меня наверняка жар, все тело знобит и болят глаза. Причем не у меня одной – странный летний вирус-мутант, который Грейс называет не иначе как заразой, подхватила половина сотрудников музея. Но я физически его игнорирую, потому как должна знать, что происходит с Портером. Должна, и все!