– Нет, – говорю я ему, преграждая путь, когда он собирается выйти из комнаты, – так нечестно. Я всю ночь переживала. Ты прямо сейчас объяснишь, что произошло.
– Может, где-нибудь в другом месте? – говорит он, искоса поглядывая на Грейс.
– Где конкретно? Я звонила и посылала тебе эсэмэски. Как я могу исправиться, если ты даже не говоришь, в чем меня обвиняешь?
– Мне надо было подумать.
Теперь, впервые за все время посмотрев ему в глаза, я вижу, что он выглядит ничуть не лучше меня. Под нижними веками залегли черные круги, щетина на подбородке явно выглядит неухоженной. Ощущение такое, что у него совершенно не осталось сил. Ладно.
– Тебе, вероятно, тоже.
– Что тоже? Подумать? Но о чем? – спрашиваю я, вконец озадаченная.
Он бросает взгляд на Грейс и говорит, на этот раз уже тише:
– Послушай, просто я… сейчас меня переполняют эмоции. Мне нужно немного личного пространства, понимаешь?
Его слова жалят тысячей шершней.
– Портер… – шепчу я.
Дверь в бухгалтерию распахивается, и на пороге вырастает мистер Кавадини со своим планшетом. Он открывает рот, чтобы нас поприветствовать, но вместо этого только чихает. Совсем не вежливо. Мне приходится тут же повернуться к пачке бумажных салфеток рядом с пустыми ящиками для денег и вытереться.
Я представляю собой самое что ни на есть мерзкое зрелище.
– Вы тоже заболели? – в ужасе спрашивает Кавадини. Когда я поворачиваюсь к нему обратно, он на шаг отступает и качает головой:
– Грейс, продезинфицируйте здесь все, к чему она прикасалась. Бейли, идите домой.
– Но почему? Со мной все в порядке! – говорю я, сморкаясь в салфетку.
– Вы подхватили инфекцию. Ступайте домой. Завтра позвоните и сообщите мне, как у вас дела. Когда выздоровеете, мы включим вас обратно в график.
Как я ни протестую, он не допускает никаких возражений. А когда Портер с Грейс направляются в парилку, мои шансы узнать, почему ему понадобилось «личное пространство», устремляются к нулю. Несчастная и страдающая от жара, я возвращаюсь домой, не получив ни одного ответа, и забираюсь обратно в постель.
Скажу только одно: выпроводив меня из «Погреба», Кавадини был прав. Проснувшись пару часов спустя, я обнаруживаю, что у меня ломит все тело. И я никак не могу согреться. Потом меряю температуру – 101 по Фаренгейту[12] – и звоню папе на работу. Он немедленно везет меня в отделение неотложной медицинской помощи и показывает врачу, который дает мне что-то жаропонижающее, сообщает то, что я знаю и без него: «Вы подхватили инфекцию», – и выписывает кучу препаратов от простуды.
На следующий день папа меняет мне простыни, насквозь мокрые от того, что я всю ночь обливалась потом. Но благодаря этому хотя бы отступил жар. Что совсем неплохо, потому что теперь меня мучает надсадный кашель. Утром папа уезжает на работу, но в полдень отпрашивается, возвращается домой и кормит меня обедом из супа и крекеров. Также соблазняет меня спуститься вниз, но я довольствуюсь лишь кратчайшим маршрутом между ванной и своей комнатой, где у меня стоит DVD-плеер и подключен платный интернет-канал. Чтобы справиться с болезнью, мне больше ничего не нужно. Я включаю фильм, странным образом напоминающий об Алексе, от чего мне становится еще хуже, чем раньше.