— В то время он еще пешком под стол ходил.
— Нет…
— Ну, теперь уж он никуда не денется. Заплатит… заплатит за все.
— Мне кажется, — сказала она тихо, — мне кажется, что он уже заплатил и что ему придется платить и дальше — всю жизнь. — Она поднялась и пошла к двери. Сэм спросил:
— Куда ты? — и она ответила:
— К себе в комнату.
Тогда Сэм выкрикнул:
— Ты никогда не любила его, ты никогда не любила его.
Мар слушала его пронзительный голос, устало поднимаясь по лестнице. И как всегда, услышав скандальный тон хозяина, жалобно закричал Питер. Сэм набросился на него с бранью, и, когда она закрывала дверь своей комнаты, снизу доносился невообразимый шум.
Мар обессиленно прислонилась к двери и подумала: «Этот старик… подумать только, Гай видел это… бедный мальчик… И этот бедный вечно пьяный старик Стюарт Шеффер… — Потом она села за туалетный столик и посмотрела на фотографию жены Сэма. — Почему ты умерла? Почему, почему ты умерла?» — Она вытащила из* ящика стола голубой блокнот, и стала медленно, сомневаясь и мучаясь, писать самое важное письмо в своей жизни.
Доктор Треливен пригласил ее в свой кабинет. Это была затхлая комната, заваленная книгами, фотографиями и заставленная обитой плюшем викторианской мебелью, которая принадлежала церкви вот уже почти сто лет.
Мар опустилась на жесткий красный диван, набитый конским волосом. Доктор Треливен сел за свой письменный стол.
— Письмо? — спросил он.
— Да, я… я хотела бы передать его Гаю.
— Понимаю… — Он внимательно посмотрел на нее и взял конверт. Откашлявшись, сказал: — Разумеется, я передам его. Если еще что-нибудь понадобится — теперь или в любое другое время… — Он снова откашлялся, посмотрел в сторону, потом опустил глаза и стал рассматривать свои нервные белые руки. — Миссис Макфай… Я родился и вырос в Пенсильвании.
— Да?
— Если говорить точнее, в Скрантоне. Этот город гораздо больше Ист-Нортона. Я окончил там колледж, потом учился на богословском факультете в Вашингтоне. То есть, понимаете, я — не северянин. У меня есть на все своя точка зрения, но в то же время я понимаю, что мои прихожане — жители Новой Англии, и стараюсь не оскорблять их чувств.
— Я понимаю.
— Кроме белой и черной, есть множество других красок. Я глубоко чту достоинство любого человека, и уважение к личности заставляет меня думать, что каждый имеет право умереть достойно. Но кто скажет, что пробил час? Бог? Или люди, как в случае смертной казни? Не знаю. Моя вера не прощает деяния доктора Монфорда. Что же касается меня, то мне более интересен сам человек, чем его поступок, — способность ошибаться, заблуждения и ослепление страстью — все это свойственно человеку в такой же мере, как и его многочисленные добродетели. Об этом надо всегда помнить. И в конечном счете имеет значение не только смерть вашего мужа, но и состояние души другого человека.