— Я знаю, Фрэн… Боже, я все знаю… — Он прислонился к зеленой стене. Фрэн коснулась его руки и пошла по коридору. Он проводил ее взглядом и подумал, что она душевнее и человечнее, чем другие медсестры, с которыми ему приходилось встречаться.
Глаза Лэрри были, как черные дыры на маске, которую надевают ряженые в канун Дня всех святых. Дышал он с присвистом, а его истощенное тело было похоже на обтянутый кожей скелет и напоминало Гаю его первый труп в медицинском училище. Это был старик, высохший настолько, что даже его половой член превратился в отвислую складку кожи. Кто-то назвал его «шимпанзе», и Гай рассердился. В первый день ему стала плохо, потребовалось огромное усилие воли, чтобы приступить к препарированию на следующее утро. Но не потому, что старик был мертв или уродлив, наоборот, он выглядел мудрым и умиротворенным, пожалуй, даже красивым, в своей смертной наготе. Но, касаясь его холодной сталью острого скальпеля, Гай как бы будил старика, чтобы заставить его умереть еще раз.
«Прекрати! Сейчас же прекрати!» Он повернулся к двери. Лэрри тяжело дышал у него за спиной. Он сказал: «Да хранит тебя Бог, Лэрри», — вышел в коридор и быстро зашагал к лифту, более чем когда-либо уверенный, что нет на свете никакого Бога.
Ночь была холодной. Тяжелые мысли стали отступать, и он заспешил к стоянке машин, которая находилась позади больницы. Ему надо взять себя в руки. Он врач или нет? Разве он не видел смерть? Его жена, его отец. А Германия? Мужчины, которых сотнями косил черный дождь. Дети, доверчиво смотрящие на мир широко раскрытыми глазами, верящие до самого конца в вечную и бесконечную жизнь, медленно умирали в боксах.
— Это потому, что ты его знаешь, — сказал он себе. — Просто потому, что он твой старый друг, часть тебя умирает вместе с ним… пусть так… пусть так…
Он открыл дверцу машины. В темноте мерцал огонек сигареты, и Фрэн сказала:
— Гай, я хочу поговорить с тобой… я должна поговорить с тобой.
— Фрэн… — Он был в замешательстве. — Не надо, Фрэн. Не тревожь себя. Я ведь не священник и даже не психиатр. Я — обыкновенный врач, Фрэн, и я уже говорил тебе… Ты добрая, Фрэн, и это главное, а личная жизнь человека никого не касается.
— Пожалуйста, — сказала она. — Пожалуйста, Гай…
— Хорошо. — Он сел на место водителя, закрыл дверь и, откинувшись на сиденье, почувствовал вдруг странную близость Фрэн, что-то вроде сочувствия, впрочем, совершенно бессмысленного в этой ситуации.
Фрэн сказала:
— Это не связано с той ночью в «Робинз нест». Я знаю, что ты все понимаешь. Я встречаюсь с Бертом уже почти два года. Поэтому, конечно, тебе не надо объяснять…