.
Это была версия, выгодная для Министерства среднего машиностроения, но далее Щербина заговорил об обширных и неустранимых недостатках реактора. РБМК не соответствовал современным стандартам безопасности и даже до аварии никогда не был бы разрешен к эксплуатации за пределами СССР. Фактически, сказал Щербина, реактор настолько потенциально опасен, что специалисты, участвовавшие в работе правительственной комиссии, рекомендуют отказаться от всех планов строительства новых РБМК.
Когда Щербина закончил, Горбачев был в ярости[1197]. Его гнев и недовольство копились неделями, пока обнаруживались последствия катастрофы. Ему приходилось добиваться точной информации о том, что происходит, и его личная репутация на Западе – как реформатора, человека, с которым можно иметь дело, – была запятнана неуклюжими попытками скрыть правду. Теперь он обвинял Александрова и Славского в том, что они возглавили государство в государстве и скрывали от него правду, почему случилась авария.
«Мы 30 лет слышим от вас, что все тут надежно. И вы рассчитываете, что мы будем смотреть на вас, как на богов. От этого все и пошло. Потому что министерства и все научные центры оказались вне контроля. А кончилось провалом, – говорил Горбачев. – И сейчас я не вижу, чтобы вы задумывались над выводами. Больше констатируете факты, а то и стремитесь замазать кое-какие».
Совещание шло уже несколько часов[1198]. Прошло время обеда. Горбачев спросил Брюханова, знает ли тот про катастрофу на станции Три-Майл-Айленд и историю аварий на Чернобыльской АЭС. Бывший директор был поражен вежливыми манерами Генерального секретаря. Славский продолжал обвинять во всем операторов, в то время как Егор Лигачев, бескомпромиссный зам Горбачева, держался за обломки советской гордости[1199].
«Мы показали миру, что способны справиться, – сказал он. – Никому не позволено впадать в панику».
Представители Министерства энергетики признали, что знали о проблемах с реактором, но Александров и Славский настаивали на постоянном развитии программы ядерной энергетики[1200].
В какой-то момент Мешков стал неумно настаивать, что реактор и сейчас совершенно безопасен, если точно следовать регламентам[1201].
«Вы меня удивляете. Все, что на этот час собрано по Чернобылю, приводит к единственному выводу – реактор надо запретить. Он опасен. А вы защищаете честь мундира», – ответил Горбачев.
Валерий Легасов признал, что ученые не оправдали доверия советского народа.
«Это наша вина, конечно, – сказал он. – Нам нужно было присматривать за реактором»[1202]