. Комиссия собирала мнения разработчиков реактора РБМК среднего уровня и бывших специалистов ЧАЭС. Глава комиссии вел активную переписку с Дятловым о событиях, непосредственно приведших к взрыву. Отдельные документы, переданные советскими властями в МАГАТЭ, подрывали официальную версию случившегося, и в июле 1990 года высокопоставленный член советской делегации в Вене публично признал, что основную вину за катастрофу несут разработчики, а действия операторов смены сыграли незначительную роль
[1505].
Доклад, который комиссия по расследованию в январе 1991 года передала в Совет министров СССР, полностью противоречил подготовленной для МАГАТЭ в 1986 году версии Легасова о тонком и сложном оборудовании, взорванном беспечными операторами, нарушавшими важнейшие правила безопасности. Новая информация не могла полностью оправдать Дятлова, который настаивал на том, что персонал станции не имел никакого отношения к аварии, а в судьбоносный момент развития событий, когда Леонид Топтунов поднял мощность реактора с нуля, чтобы провести испытания выбега, его, Дятлова, даже не было на щите управления. Однако авторы доклада прямо заявили, что, хотя действия операторов внесли свой вклад в случившееся, их не следует считать ответственными за бедствие, готовившееся десятилетиями.
В мае 1991 года, когда доклад еще рассматривался бюро по топливно-энергетическому комплексу Совета министров, один из его главных авторов, бывший главный инженер ЧАЭС Николай Штейнберг, обнародовал собранные данные на Первом Международном конгрессе «Мир, прогресс, права человека», который проводил московский Сахаровский центр[1506]. Он заявил делегатам, что причины чернобыльского бедствия лежат в уникальном для СССР сочетании «научных, технологических, социально-экономических и человеческих факторов»[1507]. Советская ядерная отрасль, которой недоставало элементарной культуры безопасности, надеялась на операторов, обязанных выполнять свою работу днем и ночью с точностью роботов – при постоянных требованиях соблюдать сроки и «перевыполнять план», что делало практически неизбежным пренебрежение правилами безопасности. Он сообщил, что Дятлов и ныне покойные операторы привели реактор № 4 в нестабильное состояние, но только по причине жесткого требования к ним завершить испытания турбогенератора.
«В этих обстоятельствах, – сказал Штейнберг, – операторы и начальники приняли решение, которое, по всей вероятности, предопределило последовавшую аварию»[1508]. Но никто не мог знать этого наверняка, поскольку операторы 5-й смены так и не определили, можно ли остановить реактор после начала испытаний без риска бедствия. Хотя Дятлов, начальник смены Акимов и старший инженер управления реактором Топтунов нарушили некоторые руководства по эксплуатации, они не знали о смертельно опасной недоработке РБМК-1000, из-за которой опускание стержней управления, вместо остановки реактора в конце испытаний, могло вызвать неуправляемую цепную реакцию.