. Он полагал, что если жесткие условия какой-нибудь частной британской school или элитного военного российского вуза впоследствии вспоминаются их выпускниками словами благодарности за «школу жизни», то почему школу СИЗО не использовать сразу для лучшего усвоения материала, понимая, что пребывание здесь вечным не будет? Артем пытался своим подзащитным, находящимся в СИЗО, внушить мысль, что это все
приключение, которое с ними происходит и от которого имеет смысл сразу начать получать доход, если уж не удовольствие, а не терпеть и ждать, пока это не кончится. Опять же, Артем понимал, что эти психологические приемы помощи рождению новой сильной личности применимы только к мужчинам, а к женщинам – только в порядке исключения. Женщина просто хочет домой. Ей не нужно становиться сильной личностью, ибо женщина не для того создана природой.
– Слушай, Валерий! – обратился адвокат к Игнатьеву, видя, что тот, наконец, успокаивается. – Вот ты крепкий парень, чуток всплакнул, это нормально, но ты не бьешься в истерике, не орешь лозунги через решетку, не вскрываешь себе вены…
Застывший было и внимательно начавший слушать адвоката Игнатьев вздрогнул при слове «вены».
– Да-да, представь себе, есть некоторые, которые кончают жизнь самоубийством, – продолжил адвокат. – Точнее, делают вид… В знак протеста против системы. Глотают ложки, гвозди, вон в музее Бутырской тюрьмы есть целый стенд с предметами, вынутыми из желудков заключенных. Один уникум проглотил целый комплект домино. Сколько там их, штук сорок?
Валерий задумался, разговор его явно заинтересовал.
– Зачем глотать доминошки, в знак протеста? – спросил он.
– Нет, доминошки не протест. Доминошки – это скорее способ попасть на больничку, отдохнуть от камеры. Ну, пока их вытащат, пока то-сё… А в знак протеста или вены вскрывают, или голодают.
– Мы как-то устроили трехдневную голодовку на курсе, в знак протеста! – с гордостью заявил Игнатьев. – Там препод у нас… ну, в общем, он такой был… Хотя я точно не помню, с чего все началось. Короче, мы так решили ему насолить…
– Трехдневная голодовка? – усмехнулся Каховский. – Забавно. Это как самосожжение одного пальца. Вышел на площадь, надел резиновую перчатку, облил один палец бензином и поджег. Потом задул. Самосожжение!!! Нет уж! Голодовка не может быть трехдневной или десятидневной. Это пост какой-то получается, диета, разгрузочные дни, но только не протест! Протест – это когда человек знает, что иначе чем угрозой смерти, собственной смерти, ему не добиться правды, ЕГО правды. И он готов умереть за эту правду. Иначе нет смысла. Но я не об этом хотел сказать. Я хотел сказать, что ты, находясь в этих условиях, должен попытаться извлечь максимум для себя полезного, чтобы, выйдя отсюда, стать великим человеком!