Не могу точно сказать, но подозреваю, что мои тексты в значительной степени состоят из переваренного содержимого любимых книг.
Возвращается Алан, но не один: за ним появляется Вэл.
– Ладно, – говорит она, садясь на край моей кровати. – Вы уже начали?
– Нет, тебя ждем, – отвечает Алан, и мне начинает казаться, что он сбежал в туалет только с целью дождаться прихода Вэл.
– Начали что? – спрашиваю я.
Вэл отвечает:
– Алан говорит, у тебя какие-то заморочки.
Я смотрю на Алана:
– Какого хрена?
– Не горячись, Но, – говорит Вэл, – он толком ничего не объяснил. – На секунду она умолкает, но когда видит, что я не собираюсь отвечать, продолжает: – Вот что мне нравится в нашей дружбе: мы не водим друг друга за нос. Или, по крайней мере, не водили до этой осени. Я не знаю, что творится, и если я не должна знать, то и ладно. Но я слишком часто видела, как друзья разбегаются, потому что ничего прямо не говорят. И даже не понимают друг друга.
– Мы перестали тусить вместе, – перебивает Алан. Фраза вырывается у него будто против воли, будто он волнуется и давно уже порывался высказаться. – Ты перестал приходить в гости, ты не бываешь на практике, я тебя вообще не вижу за пределами школы.
– А как же Дин и Карло? – спрашиваю я.
– Ты имеешь в виду, когда мы смотрели «Матрицу»? Ной, это было… сколько там… два месяца назад!
Пока я прикидываю, насколько я был оторван от реальности за прошедшую пару месяцев, снова наступает тишина.
– Ну и вот, дело в том, – говорит Вэл, – что мы на распутье, как мне кажется. Если тебе нужна дистанция – от нас, от нашего…
– …хрупкого треугольника, – вставляет Алан.
Вэл кивает:
– Просто скажи. Или намекни, в чем дело, и мы постараемся помочь. Сейчас мы уже не те, какими были. Поэтому давайте говорить прямо. Называть вещи своими именами, вместо того чтобы разбежаться в разные стороны.
Близнецы нервно улыбаются, и я понимаю, что они репетировали этот разговор. Воображаю, как они распределяют реплики: сначала ты скажешь, потом я скажу, авось он поймет.
Я открываю рот, чтобы ответить – если честно, понятия не имею, что именно говорить, – но слышу только слова Вэл: мы уже не те, какими были. И начинаю плакать. Не всхлипывать, а по-настоящему тихо плакать, и они дают мне выплакаться, без банальностей, похлопываний по плечу и «все будет хорошо».
Когда слезы иссякают, Вэл говорит:
– Мы тебя любим.
– Любим, – кивает Алан.
Я вытираю глаза и пытаюсь успокоиться, но вместо этого:
– Не верится, что вы уедете. – Не знаю, это ли подразумевала Вэл, когда предлагала говорить прямо, но вот… – Не хочется верить.