Табунщик хрипел, задыхался. Смуглое лицо стало лилово-красным, казалось, его сейчас хватит удар.
Советник Вереш молча слушал, его широкое, полное с грубыми чертами лицо смягчилось, ему всегда был по душе старый пастух, а теперь он полюбил его еще больше, насколько можно полюбить человека из другого мира, из другой жизни. Буйдошо выложил ему чистую правду. Конечно, табун здесь должен оставаться, и ему, Верешу, нужно было хлопнуть кулаком по столу и сказать «нет», даже если бы стали сдирать с него шкуру, даже если катится в тартарары вся страна, зло и упрямо сказать «нет» — так должны поступать венгры, а впрочем, и венгры-то настоящие перевелись, разве что один-два остались среди этих вот пастухов с задубленными от солнца лицами… А вообще-то пропадай все пропадом, катись к чертовой матери, лучше всего завалиться сейчас в корчму, упиться в стельку и, если уж все к чертям собачьим летит, насыпать бы пороху в двухствольное охотничье ружье — оно сгодится, чтобы башку разнести.
Вереш вздохнул, выругался. Он понимал, что он трусливее табунщика, приказ ему все равно придется выполнять, а этот чертов пастух только время тянет.
— Ну что мы спорим, старина, ни к чему это. Скажите пастухам, чтобы собирались в дорогу, а вы садитесь в коляску, проедемся пока до корчмы, выпьем по стаканчику вина.
— Вы знаете меня, ваше благородие?
— Уже лет двадцать.
— Значит, знаете, если я что сказал, от этого не отступлюсь.
— Андраш Буйдошо, да будет вам, что мы зря время теряем?
— И не надо его терять, ваше благородие. Вы меня знаете — я уже все сказал.
— Да ладно вам, садитесь, выпьем вина, потолкуем.
— Вина мы можем выпить, ваше благородие, да только все равно не столкуемся, я это наперед говорю.
— Господи боже мой, поехали же, в горле все пересохло.
Они выпили литр вина, потом еще литр и еще. Советник Вереш любил выпить и мог выпить много, не хмелея. О табуне он не заговаривал, напевал что-то тихонько себе под нос, поглядывал на ласковое октябрьское небо над головой, потом вдруг поднял с земли позднего осеннего шмеля, припорошенного пылью. Вереш съел кусок мяса, жареную рыбу, тарелку супа, потом свежих горячих булочек — штук пятнадцать, выстрелил в ястреба, который долго кружил у них над головами, наконец, расплатился и сказал: «Ну, ладно, в путь».
Андраш Буйдошо опять только коротко ответил «нет».
— Послушай, ты, Буйдошо! Видишь эту подкову? Мне ее согнуть ничего не стоит, а за тебя примусь, так только мокрое место останется… Я тебе на одну ногу наступлю, за вторую дерну, пополам разорву, даже ахнуть не успеешь. И ты еще осмеливаешься мне перечить, грязная скотина. Я тут с ним, видишь ли, разговоры разговариваю. А ну иди, поднимай табун, а то врежу — не обрадуешься.