Кто страшился будущего — а таких было немало, — полагались на Ульвецкого; случись беда, он поможет, защитит. Популярность его все росла, и Ульвецкий упивался ею. Когда утром или среди дня люди советовались а ним: «Слушай, Шандор, завтра нас посылают лущить стерню, как ты считаешь, не рано ли?» — он, наморщив лоб, задумывался и кивал: «В самый раз, как раз вовремя. Вы уж постарайтесь, ребята». Или прибавлял: «Еще на прошлой неделе можно было начать. Чего молчали? Вы люди дошлые, кто с детства спину гнет, и сам знает, что земле нужно».
Никто не мог сказать о нем дурного слова. Он понял, что кооператив — дело стоящее, в особенности если большая часть его членов малоземельные крестьяне, в чьих глазах еще лет пять назад он был некоронованным королем. Даже те из вновь вступивших середняков, кто прежде ненавидел его, не мог слышать даже имени этого задавалы, гордеца, кутилы, на первых порах в кооперативе тоже тянулись к нему. «Дело прошлое, — думали они, — тогда он был еще молодой, зеленый, кутил да гулял. А теперь остепенился, на него можно положиться, все же он крестьянин, как и мы».
Старые члены кооператива не чувствовали к нему расположения и не искали с ним дружбы, как, впрочем, и он с ними. Однако он вошел в доверие к председателю кооператива Ласло Биро. Биро, бывший землекоп, с нравом крутым, как и у Шандора Ульвецкого, хотя и был старше лет на пятнадцать, чванством не отличался и вскоре, подойдя к Шандору и хлопнув его по плечу, спросил:
— Ну как, сынок, ты себя чувствуешь у нас?
Потом Ульвецкий подарил ему вырезанную из виноградного корня трубку, купленную когда-то на ярмарке еще его отцом, и они сдружились еще больше. Вообще-то Биро с подозрением относился к новичкам, не жаловал их, не особо доверял крестьянам, имевшим по восемь — десять хольдов земли, бирюкам, скопидомам и тугодумам. Ульвецкий втерся к нему в доверие именно потому, что был совсем иным человеком. Биро нравилось, что он энергичен и неутомим, никогда не просит аванса, не спешит получить деньги за сданных в кооператив лошадей, не гонится за заработком, и если уж впрягается в работу, то всем подает пример. Ласло Биро мечтал, что в будущем такие вот люди составят процветающий образцовый кооператив; люди, которым все равно, чем питаться, где спать, — хоть бы и на голой земле; они выносливы, как ломовая лошадь, а в работе нет им равных. Он сам трудился не покладая рук, ни свет ни заря уезжал в поле, полночь заставала его в конторе, — так же работал и Ульвецкий, когда хотел, конечно.
Еще с одним старым членом кооператива, Яношем Галом, стремился подружиться Ульвецкий. Трудно сказать, с чего началась их дружба. Янош Гал с уважением и даже с некоторой завистью относился к хорошим старым хозяевам, высоко ценил их многолетний опыт, передаваемый из рода в род, и охотно беседовал со сведущими людьми. Таким представлялся ему и Шандор Ульвецкий. Однажды при встрече Янош сказал ему несколько дружеских слов, с тех пор Ульвецкий буквально вцепился в Яноша Гала, обнимал, называл его другом, расхваливал всем направо и налево, потом повадился ходить к нему в гости, все чаще и чаще наведывался, всегда с тайной надеждой: а вдруг застанет Жужку одну дома, а вдруг что-нибудь да произойдет.