«Почему он не шевелится? Он что там, уснул?»
Караколь повел плечами, дернул крыльями, поднимаясь из кресла, и присоединился ко мне за столом.
– Миледи, – прежде чем присесть, он поклонился, – красный вам к лицу.
Я хихикнула, пузырьки вина щекотали нёбо.
И мы стали поддерживать светскую беседу. Он неожиданно много знал, например, о балете, и, улыбаясь воспоминаниям, рассказал, как смотрел мою эпохальную постановку на королевском празднике. Я тогда танцевала партию Спящего, и Караколь с восторгом описывал, какой чистой силой дышал мой танец.
– Это было волшебно. Даже танцы авалонских фей не могут сравниться с тем, что представила ты!
На десерт был виноград, и я ощипала его полностью. Вино во второй бутыли оказалось насыщеннее и крепче. Я его только понюхала, памятуя о способности своей пьянеть с первого же глотка.
Как же мне было хорошо в этот момент! Даже «тру-ля-ля» с Караколем, в котором ему с такой непреклонностью было отказано, перестало казаться чем-то невозможным или (о ужас!) неприятным.
Я – уродина, он тоже не красавец. Из нас двоих получилась бы неплохая парочка. Он добр и внимателен. Он заботится обо мне. Если б не он, Моник-Ригель, эта безумная корова, давно бы уже играла в мяч башкой графа Цветочка Шерези.
Голова закружилась, я была уверена, что не от вина и не от охватившего меня чувства довольной сытости. Уши заложило, как бывает при сильном ветре, и где-то на самом краешке звуков, выше, чем самый высокий визг, я разобрала «приди», исполненное голосом безумной королевы.
Караколь моментально унесся в ночь, послав мне на прощание воздушный поцелуй.
– Госпожа зовет меня, я не могу отказать.
Разочарование мое было неглубоким и крайне недолгим. Пройдя по комнате легкими танцевальными па, я затушила одну за другой все свечи, кроме той, что стояла на туалетном столике за ширмой и давала немного рассеянного света. Затем, исполнив батман, подпрыгнула у самой постели и рухнула на нее, уснув, кажется, еще в полете.
А ночью настало время сюрприза.
Уже потом, когда я смогла дышать и перестала стучать зубами от охватившего ужаса, пришло воспоминание, а с ним и понимание. Крошка-цверг сказал перед расставанием, что ночью бубенцы меня удивят. Они и удивили. Ошеломили. Ошарашили.
Сначала где-то в районе живота что-то закопошилось. Я проснулась, хлопнула себя поверх халата, почувствовала под руками шевеление, заорала, молча и от того еще более жутко, распахнула шлафор, сбивая юркую тварь. Футляр выпутался из ткани, скатился по бедру и раскрылся. Вокруг разнесся мелодичный звон – буквально несколько аккордов, знакомая с детства мелодия.