Я промолчал.
– Всякое бывает, в общем, – по-философски шмыгнув, произнес он. Однако через мгновение на его лицо уже вернулась позитивная улыбка, – но ты, смотрю, крепишься. Может, ты и прав, и медпомощь тебе в самом деле не понадобится.
Шагнув к выставленным на полу продуктам, он наклонился к говяжьей вырезке. Или, точнее, к тому, что от нее осталось – от прикосновения к ней пальцем посыпалась какая-то труха, сам кусок выглядел мумифицировавшимся, потускневшего оттенка. Ко всему прочему, он еще и ничем не пах, ведь там ничего не осталось даже для бактерий, чтобы было чему гнить и разлагаться от их активности.
Курица же больше походила на муляж самой себя – поделка двадцатилетней давности, не встряхиваемая ни разу с самого момента производства. В банке от протеина была пыль. Невесомая и развевающаяся с зачерпнувшей ее ладони. Пластиковые коробочки с хондроитином и глюкозамином весить стали на порядок легче.
– Что здесь произошло? – медленно протянул сосед.
Я мотнул головой.
– Диссимиляция.
– Ясно, – не стал уточнять он. С немым ошеломлением сосед принес мусорный пакет и стал сгребать в него испортившуюся пищу. Напоследок он шагнул к моей кровати с непонятной, загадочной улыбкой и, пошарив под ней, нащупал принесенную им накануне специализированную емкость.
Изобразив внезапный интерес к царапине, оставленной котом на диване, я не заметил промелькнувшее, словно блик от заходящего солнца на окне, волнение в его глазах. Но от меня не укрылось его усилившееся потоотделение…
Ну что, стоило оно того, – разозлился я внутри себя, – кто же тебя дергал подписываться на этот бред. К чему так нянчиться со мной?
Буркнув что-то про магазин, он скрылся в коридоре. Через несколько минут хлопнула дверь в нашу квартиру. Я облегченно выдохнул – наступил момент, когда можно было сорвать с себя маску адекватного положения вещей и быть собой.
Спокойно встав, я оперся на больную ногу и спокойно пошел в ванную справлять нужду. Дело в том, что так же справлял я ее там и ночью, когда сосед у себя спал – звуки шагов, скрип открываемых дверей и шум слива воды я подавлял в самом акустическом зародыше. А его емкость, предоставленную мне для опорожнения в унизительном положении лежа, я заполнил обыкновенной водой, щедро пролив туда коричневый раствор Люголя, что давно уже бесцельно застаивался в тумбочке возле кровати.
Впрочем, я не вполне отдавал себе отчет, что толкало меня на подобную сговорчивость. Почему я старался всегда делать то, что от меня ждут?
Разумеется, на эту мысль наталкивала не только эта ситуация – здесь я попросту пытался избежать вопросов, не на все из которых можно было бы получить утихомиривающий и переакцентирующий внимание ответ.