Но при всем этом его, следователя, здесь нет. Он знает, на что послал своих людей. Либо они вернутся к нему ни с чем и без всего – и без всего того, что было с ними и внутри них изначально, – и тогда это расчистит его дорогу от иррациональных формальностей, презумпций невиновности и прочих доказательств, сметет все эти бюрократические препятствия на пути к моему законному аресту, либо же я попаду к нему без лишней крови и жертв, под видом подозреваемого, но попаду уже надолго, так как препятствия, стоящие сейчас на пути моего незамедлительного ареста, в этот раз позволят ему изолировать меня на неопределенный срок, что уже будет сопоставимо с неофициальным арестом, исход которого один – вне всякого сомнения, они докопаются до правды, и свободы мне больше не видать.
Что ж, в тюрьму я не хочу. Значит, через каких-то две-три минуты, после того, как рация людей, отправившихся на мое задержание, перестанет отвечать, меня объявят в масштабный розыск. Нарекут врагом народа. Чудовищем, при встрече с которым следует тихо-тихо, а еще лучше, предварительно отдалившись на приличную дистанцию, украдкой достать свой телефон, позвонить в местный отдел полиции и бежать, бежать скорее, прятаться в укрытие. Или же…
Я перевел тяжелый взгляд на приоткрытое на проветривание окно.
Или же был и другой путь, который только я, в силу своих особенностей, могу себе позволить?
Я подскочил к окну и распахнул его настежь. Меня обдало кисловатой прохладой пасмурного дня. Шел мелкий и противный дождь.
Посмотрев вниз, сощурившись, я разглядел мокрый, прочный и потемневший от дождя асфальт с возвышающимся над ним угловатым поребриком. Я как наяву представил молниеносное сближение с ним, обрывающее нить восприятия столкновение и все-таки успевшую разлиться напоследок боль по переломанному, сплющенному, исковерканному под стать форме поребрика телу…
Я отшатнулся от окна, задышав чаще. Сзади уже барабанили в дверь вовсю, громко угрожая вынести ее напрочь.
Запрыгнув на подоконник, я вытянул босую ногу наружу, как если бы готовился шагнуть в пропасть. Тут же на нее, ногу, стали слетаться полчища хаотично вырванных из пространства сгустков воздуха, они облепляли мою голень, сгиб ступни, скапливались под пяткой, они стягивались к моей ноге, как мелкий и бесчисленный мусор к дулу пылесоса.
Мне уже начало казаться, будто я собрал у своей ноги весь воздух, что только наличествовал в нашем районе, но, по сути, внешне возле моей ноги как будто бы ничего и не произошло.
Хотя с алиеноцептивной точки зрения пространство вокруг моей ноги сгущалось, становилось светлее, насыщеннее, но светом оно наливалось невыносимо медленно, словно старая газоразрядная лампа, а ведь до той самой, обнадеживающей плотности сжатого по форме воздуха, что сослужил бы в качестве ступы для перелета, было по-прежнему далеко.