Михайлов бросил калейдоскоп в ящик стола и снова задумался.
Никто из прогуливающихся никогда раньше не видел умершего. Почему же он пришел именно в этот сквер? Что его привело сюда? Может, он хотел с кем-то встретиться там? Маловероятно. В такую рань! Он, наверное, просто гулял. Может быть, даже нашел этот калейдоскоп поблизости — детворы здесь играет много, — присел на скамейку, от нечего делать стал смотреть на узоры в калейдоскопе, потом его схватило сердце. Как все просто. К чему еще усложнять? Взять, да и закрыть дело, как того, вероятно, потребует Маралов. Михайлов не знал, что делать. Он снова достал калейдоскоп, заглянул вовнутрь. Стеклышки рассыпались в разноцветную снежинку. Он провернул цилиндр, стеклышки ссыпались в другую пеструю снежинку.
Ровно в восемь, как всегда пунктуально, появился Скудынь, коллега Михайлова и «сокамерник», как в шутку меж собою они называли друг друга, ибо их рабочие мета находились в одном кабинете.
Скудынь был среднего роста, крепкий, ладно сбитый мужик. Занятия тяжелой атлетикой наложили на него свой отпечаток, ослабив несколько зрение, но он щурился только изредка, когда в кабинете сгущались сумерки, и даже самому Михайлову рассмотреть что-либо с его неплохим зрением становилось непросто.
Со Скудынем они работали уже пятый год, приятельствовали, иногда встречались семьями, хотя он чувствовал, что его жена несколько недолюбливает Скудыня. Отчего, он не знал, и знать не хотел.
У Скудыня, в отличие от Михайлова, имеющего всего одного сына, было двое детей и обе девочки: Настя и Сашенька, двух и четырех лет. Родились они поздновато для возраста его жены Екатерины. Настю она родила почти в тридцать два, Сашеньку в тридцать. Скудынь тогда с неделю, наверное, не мог выйти из запоя, хотя пил он умеренно. Может, тогда жена Михайлова и обозлилась на него, ведь Михайлов то и дело возился с не умеющим пить Скудынем.
— Вот видишь, какие твои дружки, — упрекала она его каждый раз, как только о ком-нибудь из его приятелей заходила речь. Чем она была недовольна, Михайлов понять не мог, а Скудынь потом долго извинялся:
— Ты прости меня, Колек, разобрало. Сколько лет ждали, сам знаешь.
После рождения второй дочери у Скудыня их отношения как-то поостыли. Скудынь теперь почти все свободное время отдавал семье, нянчился с девочками. Михайлов же со своим сыном все реже и реже находил общий язык. Его сыну исполнилось этим летом шестнадцать. Михайлов уже разговаривать и ним нормально не мог. Сын то и дело огрызался, срывался на повышенный тон. Один раз Михайлов не удержался, услышав, как он крикнул на мать, подскочил и отвесил ему оплеуху. Отвесил так сильно, что щека его горела, наверное, до вечера. Жена набросилась на него: