— Но ведь Роман не такой! — вырвалось невольно у Риты.
— Бросьте, девочка, бросьте. Все они такие. Все. И ваши преследователи, и мои, и Рогов. Вот только есть, правда, одна разница у них и у него (она показала на Рогова дымящей сигаретой). Ваш Рогов — сочинитель. Или хочет им быть. В тайне от всех он строчит свои жалкие серые сентиментальные рассказики, сохнет над ними, страдает. Вот, к слову, когда он действительно живет…
— Я прошу тебя, Марта, прекрати! Ты не в себе, тебе нужно отдохнуть. — Рогов подошел к ней и тронул за плечо.
— Ай, Рогов, уйди! — отбросила его руку Марта. — Не тронь меня! Ты думал, если спал со мною, то имеешь на меня все права? Какие же вы, писатели, идеалисты! А для нас-то переспать с кем-либо — раз плюнуть! Верно, милочка? Вот какие мы — такие! Такими, по крайней мере, вы нас, писатели, изображаете.
— Но это же не так, Марта, не так.
— Ах да, я совсем забыла: вы нам иногда, а то и часто, сочувствуете, жалеете нас. Но только не в жизни, а там, на бумаге. В жизни же мы для вас лишь прототипы, следствие неустройства общества или дисгармонии мира. Мы, реальные, сущие, для вас лишь материал, глина, из которой вы лепите все, что вам угодно, все, что вам в голову взбредет. Не так ли?
— Марта!
— Что «Марта»? Что? Не нравится? Правда глаза колет? Но ведь так оно и есть: в большинстве своем вы нас используете. Вы вообще всех используете. Вы даже не можете оставить в покое лежащий на земле лист, валяющиеся под ногами камни. Деревья и облака, черви и пчелы по вашему желанию вдруг начинают говорить и думать. Всё, всё, к чему вы прикасаетесь, умирает. Умирает, потому что становится нереальным, ирреальным, потусторонним. Во всё, во всё вы вторгаетесь: в чужую жизнь, в круговорот веществ в природе и даже — даже! — в течение времени! Вы разрушители, колдуны, вы даже хуже Пифии, ибо заставляете человека своими прорицаниями ожидать, надеяться, верить во что-то, в то, что даже вам часто видится неясным и расплывчатым. Я на все сто уверена, девочка, что и вам Рогов внушил нечто подобное. Утешил вас, как утешал три года меня, а до меня еще кого-то. Но тем-то и отличаются от всех остальных сочинители, что им ни верить, ни доверять нельзя. Будьте уверены, убьют вас или сами умрете, он сразу же бесподобный рассказик настрочит. И всё там будет чинно и гладко. Он в нем и любить вас будет безумно, и ласкать страстно, и переживать, если что с вами случится так, как никто из нормальных людей никогда не переживал: «И мал и мерзок — не так, как вы — иначе!». И цветочки положит на вашу могилку не какие-нибудь обыденные, а самые что ни на есть экзотические, какие у нас и не встретишь, а если нет, то всё равно свежие и непременно дорогие, да еще с приписочкой: мол, она их сильно обожала…