– Янка! Яночка! Ну как ты? Где ты?
Мурка закрыла лицо ладошками и заревела. Но тут же взяла себя в руки, чтоб не пропустить ни одного Янкиного слова, Швед включил громкую связь:
– …нормально, скоро к вам буду выходить. Вы меня встретите?
Мурка вскочила, перепрыгнула, чтоб не раздавить, подвернувшегося под ноги котенка, и кинулась к куртке и сапогам у дверей.
– Я один встречу, – сказал Янке Швед. – Сейчас выхожу. Если пойдешь навстречу, в лес одна не входи, – мрачно посмотрел на Мурку в сапогах: – Кошка! А ты куда? Сиди в доме!
– Нет. Я одна вообще с ума сойду. И Митя велел тебе с меня глаз не спускать!
– Кошка, – терпеливо сказал Швед. – Но ведь так безопасней? Я не хочу, чтоб ты хотя б на метр к тому поганому гнезду приближалась.
– А мама?!
– Посмотрим. Уж лучше мы с Янкой ее к тебе сюда приведем. Потом. Так что сиди и жди.
Швед оделся и ушел. Представлять, как он идет один под бесчеловечно огромными, черными елками по сырой дороге, обходя лужи и отмахиваясь от комаров, а потом подходит к болоту, берет одну из припасенных деревенскими жердь и потихоньку начинает перебираться по склизким черным палкам гати, – представлять все это было невыносимо. Сидеть одной и ничего не делать – тоже. Поэтому она встала и налила воды в маленький походный чайник. Совсем маленький, только на три кружки за раз: Шведу, Янке, ей. Как же это вышло, каким чудом, что ее прибило к праздничному берегу их жизни? Ну, не такому уж праздничному. Янка несет в себе ужасы из детства. Швед тоже что-то там про своих родителей недоговаривает. Какие еще их тайны вскроются, и со всеми ли можно будет примириться?
Мурка нажала кнопочку – чайник зажег синий огонек индикатора и еле слышно зашумел. Но у Шведа и Янки тайны пока что терпимые. Они, в конце концов, в своих тайнах не виноваты. А вот мать… Так, не думать. Не думать! Не вспоминать! Но глубоко в себе Мурка уже знала: то, что рассказала Янка, могло быть. Да, так бывает. Женщины впадают в отчаяние и творят страшное. И… В матери точно была жестокость. Не намеренная, а так – от равнодушия. От безразличия. Мурка росла в потоке этого равнодушия и долго не подозревала, что может быть иначе. Только когда повзрослела настолько, чтоб ходить в гости к подружкам, заметила что-то непонятное: а мамы-то обычно любят своих дочек! Они не говорят им: «Отойди!», «Уйди!», «Пошла вон!» или «Почему посуда не вымыта!» Обычные мамы заплетают своим девочкам аккуратные косички – а Мурку вечно стригли как можно короче, только чтоб уж совсем на мальчишку не смахивала. Обычные мамы берут своих дочек за руку и ведут в кукольный театр или, под Новый год, на балет «Щелкунчик»… А Мурка даже в детскую поликлинику с первого класса ходила одна. В принципе, ей тогда было плевать на все эти материны странности и нелюбовь – у нее был Васька. И хорошо, что у Васьки была она, потому что и к брату мать относилась с таким же деловитым безразличием: все, что надо для детей, ею делалось, но с минимальными затратами времени и сил. Как по рецепту. Будто они были ей не дочерью и сыном, а болезнью. Наказанием. Обузой, точно. Они ей мешали. Во всем. Особенно в том, чтоб с чувством, толком и продуманной режиссурой доводить отца до белого каления…