– Не рискнула продавать, – пожал плечами Петя. – Или в самом деле, может, не надо ей было такого золота… Я б тоже не взял. Эх… А старикан, видать, та еще мразь… А мы с Андрюхой-то со всем уважением…
– Мы не знаем наверняка, – Митя приобнял дрожащую Мурку. – Он это собирал, не он… Нам не узнать. Малыша, ты не пори горячку. Это большие тут деньги лежат, – он покачал кулоном. – Вот это надо на международный аукцион выставить, точно. И это, – он ткнул в браслетик. – Деньги.
– Я бы сдал государству, честно, – буркнул Петя, разматывая проволоку, прижимавшую крышку на коричневом бидончике. Размотал, открыл. И побелел как мел: – Блин… Люди, да разве ж так можно…
Бидончик был полон каких-то золотых непонятных штучек, то по одной, то слепленных по несколько. Мурка с недоумением посмотрела на Митю:
– Это что?
– Зубы золотые, коронки, – Митя отвернулся. – Петя, закрой!
Петя закрыл бидончик. И даже снова примотал проволокой оббитую крышку. Митя сказал:
– Сдадим. Этот ужас – точно сдадим.
Петя спросил:
– Только что мы скажем? Где нашли?
– Полы меняли и нашли, – ответил Митя. – Но как сдавать, если нам светиться нельзя? Так что, Малыша, тебе придется. Или отцу твоему… Или просто закопать на Пискаревском кладбище, что ли… Петя, давай вскрывай следующий. А сдать… Ну, что-то сдадим, да… Но сначала осмотрим. Изучим, – из следующего ящика он вытащил что-то очень похожее на яйцо Фаберже. – А вот это, Малыша, стоит тридцать таких квартир, как эта…
– Не надо мне, – упрямо сказала Мурка. – Забирай себе, если хочешь… А! Я придумала. Помните, дед Косолапов девок малолетних, которые с гадючьей фермы сбежали, подобрал? Они ж там бедные все… Давайте этих девчонок, Наташку и Маруську, на обеспечение возьмем, что ли… Вырастим. Так хоть будет по-человечески, правда?
Но Митя сказал, что все должен решать ее отец. Поэтому наутро они с Митей, Шведом и Янкой поехали в Сестрорецк, там в санатории взяли папу на прогулку и поехали дальше вдоль залива в ресторанчик. Мурка была рада видеть отца. Родной, живой, завтра выписывают. Когда на днях она спросила, чего он вдруг решил найти ее и вернуть в родные дочери, он замялся, но сказал, что, когда после похорон летел в Нижневартовск, перебирал все в голове – и вдруг понял, что девку такую молоденькую, почти свою, выгонять совсем одну в жизнь в наше время – подло. И вспоминал, как она ушла молча, гордая такая, номер заблокировала… А глаза-то у нее тогда в подъезде не гордые вовсе были, а детские, Васькины. И вот эти Васькины глаза ему все это время покоя и не давали. Ну, и сразу, как работа пустила, на самолет и в Питер. Разыскивать. Стыдно было, конечно, к парням этим из охраны обращаться, но чего уж… Фотография? Какая фотография?