Да, пусто. Застоявшийся смрад. Перешагивая через хлам и узлы, через кучи тряпья – бабка с помойки носила, что ли? – она, стараясь ни к чему больше не прикасаться, добралась до окна и, отодрав полуистлевшие газетные полосы, распахнула форточку. В комнату влетел шум улицы и немного летнего кислорода. На подоконнике лежали полузавернутые в пересохшую желтую бумагу елочные игрушки. Она развернула: облезлый старинный космонавтик в оранжевом комбинезоне и белом шлеме «СССР», шарик с вдавленной малиновой звездочкой, ватный клоун, обмазанный почерневшим клеем с тусклыми блестками… Бабка вздохнула. Мурка дернулась, озираясь, – нет, почудилось… Она развернула еще игрушку: стеклянная сова на зеленой прищепке, толстая, нахохлившаяся, как бабка – и глаза таращит. Нет, правда: как похожа на бабку! Только не злая совсем! Мурка осторожно положила сову обратно в бумажку: что ж, и бабка когда-то была человеком. У нее был муж – вроде бы военный железнодорожник, дети – ее отец и умершая дочка. Бабка была полноватой теткой в крепдешиновом платье, вечно стояла в очередях за этими игрушками елочными, за колбасой и яблоками. Тогда ж ничего купить спокойно было нельзя. Все надо было «доставать». Отец рассказывал, однажды бабка чуть не убила его за порванное новое пальто – подрался у школы, и оторвали полворотника и хлястик. И бабка со всей дури отлупила его проводом от утюга, а потом полночи, помогая себе сибирско-немецким матерком, чинила пальто… Мурка оглядела кучи тряпья и набитый одеждой незакрывающийся шкаф. Куда она все это тряпье всю жизнь копила, зачем? Отец наверняка наймет клининговую службу, приедут парни в комбинезонах и респираторах, и все барахло, не разбирая, вытащат к черту. И полетит вся бабкина жизнь на помойку… Мурка заметила под ногами в тряпье что-то белое и поблескивающее, подняла: липкая фарфоровая балеринка с отбитой ножкой, на подставке снизу – зеленые буковки ЛФЗ. Митя говорил, зеленые буковки – это третий сорт. И правда, балеринка грубоватая, жалкая. На красоту подороже денег не было? Она осторожно положила фигурку на подоконник, вытерла пальцы. Ну да, в Советском Союзе, говорят, денег ни у кого не было… Только на еду и ужасную одежду.
На стене висели серые портреты каких-то давно умерших людей, следили за ней точечками зрачков: теперь уже и не узнать, кто это. Она начала пробираться к сундуку: сломанный стул, разбитая большая ваза в коробке, мельхиоровая поварешка, пластмассовая корзина с аптечными пузырьками и коробочками, и везде – тряпки, тряпки, бумажки, какая-то истлевшая вышивка… Так. Сундук. В замке сундука торчал ключ – на кольце которого висело еще два больших ключа с крупными бородками. Интересно, а эти что запирают? Она почему-то сразу подумала про дверь в коридоре, просто запертую и заколоченную досками. Ладно, потом…