Возможно, я могла бы в какой-то степени стать нормальной, если б не Леви. Он доломал меня, наполнил мою жизнь хаосом и жестокостью.
* * *
Мать, должно быть, заметила нас в тот день на дереве. Это была моя единственная ошибка, единственное, о чем я жалею. Наверное, она увидела, как Леви стоит в проеме, и внутри у нее все сжалось от тревоги, но логика говорила ей, что беспокоиться не о чем. Она никак не могла не заметить мои руки, ударившие его в живот, толкнувшие назад, с дерева.
Мы никогда не обсуждали случившееся. Я сказала, что он упал и что это был несчастный случай, и мне не стали задавать вопросов. Я не ожидала, что смерть Леви так расстроит моих родителей. Я думала, что все будут чувствовать то же, что и я. Облегчение. Родители даже ненадолго расстались друг с другом, но лишь затем, чтобы несколько месяцев спустя снова броситься друг другу в объятия.
Я говорила себе, что должна сделать это для них – заставить их почувствовать себя так, словно у них было только одно дитя, вполне способное преуспеть в жизни. Дать понять, что им никогда не придется беспокоиться обо мне, а я помогу им забыть о Леви.
– Это в твоей крови, в крови твоего отца, а не в моей, – сказала мать как-то вечером, приняв свои таблетки.
Она бросила эти слова мне в лицо так, словно я была мерзкой чужачкой, от которой она хотела избавиться. Она настороженно смотрела на меня поверх стола, и я изо всех сил старалась выглядеть нормально и изображала улыбку, пытаясь успокоить мать, но она видела мои жалкие попытки насквозь и продолжала отдаляться от меня.
«Моя девочка» осталась где-то позади, похороненная в комоде матери под медицинской формой, которую она больше не носила. Мать целыми днями сидела под кондиционером в доме, читала журналы и смотрела, как я играю снаружи. Она пряталась за стеклянными стенами и уже не доверяла приходящим няням. Она отстранилась от жизни, от нас с отцом и погрузилась в воспоминания и разочарование.
Мой отец был единственным, кто понимал все. Когда мне было пятнадцать лет, он объяснил мне, что у него отсутствовала эмпатия, способность к сопереживанию: не полностью, однако это было проблемой для него и для людей, которым он был дорог. Когда отец встретил мою мать, он влюбился в нее и понял, что, если хочет быть с ней, ему нужно научиться сопереживать. Он научился притворяться заботливым и ласковым, потому что так было правильно. «Притворяйся». Эта мантра была вколочена мне в глотку, и я цеплялась за нее, не желая разочаровывать его. Я тоже должна была притворяться.
В первый раз мне стало понятно, что я такое. Мы с отцом были одинаковы, только он вырос в безопасной, любящей семье. У него не было своего мучителя. А у меня эмпатия, похоже, выражалась в стремлении защитить. Я не любила смотреть, как слабые страдают от рук тех, кто сильнее их. За это следовало благодарить Леви.