— А вдруг все правда? Ведь бывает же…
Ася возмущенно захлопнула альбом и, мягко ударяя кулаком по пухлой крышке, проговорила:
— Нет, нет, нет!
— Ты знаешь ее только из его рассказов. А он — сын.
— Я ему во всем верю. Оч верю. Во всем.
— Ее могли заставить. Ведь не все такие сильные, чтобы вынести. …Все пытки.
— Она бы все вынесла.
— А если нет?
— Тогда он откажется от нее.
— Ты так думаешь? Она — мать. Ты бы меня не пожалела?
— Мама, ну как ты можешь так думать!..
— А я бы и пожалела. Как, например, слепого или горбатого. Разве они в чем виноваты? — сказала Вера Васильевна и тут же поняла, что не надо было этого говорить.
Посмотрев на мать снисходительно и жалостливо, именно как на слепого или горбатого, Ася вздохнула:
— Ты у меня добренькая. Ты успокойся, тебя бы, наверное, я пожалела бы…
— Ох какая ты, — раздраженно проговорила Вера Васильевна. — Ты бесчувственная, что ли. И все, конечно, оттого, что мала и сама еще ничего не испытала.
Ася сжалась в углу дивана и зафыркала:
— Да, уж это конечно, мала и глупа…
— А ты как еж. — Вера Васильевна поднялась. — С тобой разговаривать, все равно что ежа гладить.
Она повернулась к двери, но, вспомнив, зачем пришла сюда, остановилась. Надо сказать Асе о смерти Емельянова. А как сказать? Из темного угла, где стояла кровать, доносилось трудное дыхание больного человека.
— Надо бы врача, — проговорила она шепотом.
— Завтра.
— А тебе спать. Уже первый час.
— Подожду еще. Иван Иванович придет, тогда и лягу.
— А если не придет? Не скоро если придет?
Увидев, какое растерянное и даже испуганное лицо сделалось у мамы, Ася сразу распустила все ежиные колючки.
— Тогда и лягу не скоро. Да ты, мамулька, не волнуйся. Я высплюсь. Вот тут прилягу и посплю.
Она и в самом деле положила голову на диванный валик и крепко зажмурила глаза, но сразу же открыла их и помахала рукой:
— Иди, иди…
А утром кто-то ей уже все рассказал, она пришла к матери и сама спросила:
— Ты мне почему ночью не сказала про Сениного папу? Ведь ты знала, да?
Ее лицо побледнело и опухло от неудобного сна и от слез, и когда она говорила, то губы ее все еще вздрагивали. У Веры Васильевны тоже задрожали губы и руки. Чтобы скрыть эту дрожь, она, как и все безвольные люди, вспыхнула и заговорила злым голосом:
— Ну и знала, и не сказала. И не твое дело во все вмешиваться. Отправляйся домой…
Выслушав все, что мама могла сейчас сказать, Ася успокоилась и подождала, пока мама выговорится и тоже успокоится. Когда мама, наконец, замолчала, она спросила:
— Теперь, значит, его из гостиницы выселят?
— Я уже сказала: не твое дело.