— Пациенты самые обычные. У них не мысли, а комплексы. Вы не стали мои отчёты смотреть?
— Я ещё не решил, что именно хочу в них увидеть.
— Наверное, можно попробовать увидеть то, что есть.
— Я даже сейчас не вижу того, что есть, — сказал он и улыбнулся. — Своими, так сказать, глазами. Твои отчёты, твой кабинет и ты сам показывают разное.
«О чёрт, чёрт! Принесло!»
— Не переживай, я ласковый.
— ...
— Нет, ну можно и неванильно.
Он встал, подхромал к кушетке и потыкал в неё палкой.
— Они действительно сюда ложатся?
— И с большой охотой.
— Фрейд, — задумчиво сказал он, — поставил кушетку, чтобы избавить себя от необходимости смотреть пациенту в глаза. Он находил это изматывающим.
— Правдоподобно.
«Но я не хотел её ставить. Не хотел».
— Как он тогда узнавал, правду они говорят или нет?
— Пациентам Фрейда незачем было лгать. Они ему верили.
— Очень удобно. А вот мои мне совершенно не верят. — Он вернулся в кресло. На этот раз я уже был убеждён, что его утрированная хромота — притворство. — И как их за это осуждать? Ну а ты, доктор?
— А что я? Я простой человек между двух жерновов. Сотрудничаю. Кстати, ваш коллега из ДК заказал на вас досье. То есть заказывал он ещё на майора, но, полагаю, ему без разницы.
— Заказал — собирай. Покажешь, перед тем как отдавать. Для редактирования.
— И с чего начать?
— Начни с того, что я тебе не понравился.
— А вы мне не понравились?
«А! Как же я сразу не догадался!»
— Так вы к нам из Москвы?
— У меня что, на лбу написано, что я с Москвы?
— Да.
— И что я должен делать, чтобы сойти за местного?
— Не имеет значения. Что угодно. У вас всё равно не получится. Но если вы хотите что-либо сделать, это нужно сделать. Не ради результата, а чтобы не нажить невроз.
— Что плохого в лёгком, необременительном неврозе?
— Только то, что он очень быстро начинает обременять.
— Кого? ...Что у тебя в сейфе, доктор?
В сейфе лежал мой собственный невроз, порядка пяти килограммов исписанной бумаги и система ниточек, чтобы определять, трогал какой-нибудь шпион и враг эту бумагу или нет. Уже психоз, а не невроз. Тяжёлая артиллерия.
— Документы, деньги и драгоценности. Что ещё может там быть?
— Грязные тайны... Ну-ну, понимаю.
— Все тайны — грязные.
Как же сразу всё навалилось.
Где-то вы сейчас, товарищ майор? В могиле, Америке или генеральском кресле? Конечно, если вы сейчас и генерал, то в отставке. В восемьдесят втором вам было лет тридцать пять, сейчас, считайте сами, — семьдесят. Сомневаюсь, очень сильно сомневаюсь насчёт генеральства. Чтобы из вашего поколения в вашем ведомстве кто-нибудь вышел в генералы? В депутаты выходили, и в промышленники тоже, и в ренегаты — одним словом, сорокалетний майор КГБ, который в начале девяностых хотел куда-либо выйти, первым делом выходил из рядов. (Отчего за все эти годы вы не стали подполковником? Вас за что-то наказывали, или подсиживали, или всё дело в моём неведении, а производство шло своим чередом? Я не рискнул спросить — хотя и мог бы, в последнюю встречу, если бы знал, что она окажется последней. Это был девяносто первый год, лето, но ещё не август.)