Проводив Амантию домой и сдав ее на руки старой служанке, Вазер поспешил назад, в ратушу, и даже не спросил о хозяине, которому не мог простить того, как злокозненно воспользовался он невинным листком, чтобы нанести оскорбление Иеначу.
Еще издалека увидел он в тусклом свете факелов невообразимую сумятицу перед ратушей и с трудом добрался до крыльца. Те же самые маски, с которыми полчаса тому назад он столкнулся на лестнице, теперь в дикой спешке выбегали из дверей. Среди ватаги ряженых человек в тридцать он при вспышке факела заметил гигантскую медведицу, растерзанную и окровавленную, которая улепетывала, перекинув через плечо не то куклу, не то мертвеца.
Наконец Вазер протиснулся в подъезд. С винтовой лестницы, спотыкаясь и что-то выкрикивая наперебой, бежали растерянные люди.
Наверху, разом оборвавшись, смолкла музыка.
Теперь Вазер увидел возле себя приземистого францисканского монаха, который пристально смотрел на него из-под низко надвинутого капюшона. Это не был ряженый. Он откинул со лба насквозь мокрый от дождя капюшон, и Вазер узнал скептическое лицо отца Панкрацио и его сверкающие умом глаза. Они крепко пожали друг другу руки.
— Давайте действовать сообща, господин бургомистр, — предложил патер тихо, но настойчиво. — Мирская власть и церковь, цепь, украшающая грудь сановника, и веревка, препоясывающая рясу монаха, объединившись, одолеют самую оголтелую нечисть. По вашему лицу видно, что вы, как и я, тревожитесь о полковнике.
Что-то произошло там, наверху. Я внимательно пригляделся к тому, кого уносила гнусная орава, — это был Рудольф Планта, мертвый или без памяти. О нем-то жалеть нечего, да на масленицу пробитые головы и не редкость, однако нам не мешает поторопиться.
Едва успев договорить, он отодвинул бургомистра в сторонку и заслонил его собой, — несколько подвыпивших офицеров, размахивая шпагами, сбежали вниз и врезались в толпу.
Патер утаил, что главной его заботой была Лукреция. Из-за непогоды он лишь час тому назад добрался до Кура, и хотя не повидал самой графини Траверс, которая по причине старческой немощи рано ложилась спать, но от ее челяди узнал, что синьорина прибыла еще до обеда, посидела с тетушкой, а затем, по своему обыкновению, удалилась в раз и навсегда отведенную ей комнату, чтобы переодеться. А совсем недавно она закуталась в широкий плащ и куда-то ушла. Ее слуга, сын ридбергского кастеляна, пошел впереди, чтобы светить ей факелом.
Никто не мог толком сказать, куда она направилась.
После рассказов ридбергской прислуги у Панкрацио зародилось подозрение, что молодой Планта, которого он всегда считал подлым трусом, подобрал себе в Граубюндене компанию молодчиков посмелей его самого. Монах опасался, что зависть патрицианских семей, в свое время немало претерпевших от Иенача, разгорелась еще пуще из-за его последнего грандиозного успеха и могла вылиться в кровопролитие. По всей вероятности, с этим и было связано исчезновение Лукреции, — зная ее нрав, он не сомневался, что она замешана в погибельный замысел и намерена то ли способствовать кровавому делу, то ли предостеречь жертву. Раз над головой Иенача нависла угроза — ее удел так или иначе быть близ него, и патер поспешил за ней в ратушу.