Лючия вспыхнула от счастья, благоговейно и восторженно глядя на своевольное лицо Юрга, дышавшее необузданной радостью. Никогда еще не видела она мужа таким счастливым. И у нее с души свалился гнет смутного страха, все сильнее день ото дня отравлявшего ей жизнь на родине.
— Вот бери, брат Юрг, — покончив с подсчетом, сказал Фауш, — это мой тебе дар в день наречения твоего воином Георгием. Пригодится на коня и доспехи. Трудно лучше поместить капитал! А сам я обойдусь и одной сотней. — И он пододвинул к Иеначу половину своего скромного наследства.
Юрг крепко потряс протянутую широкую короткопалую руку и без особых излияний сгреб деньги.
Тем временем Вазер подсел к отцу Панкрацио в надежде узнать его подлинную сущность. Что-то двусмысленное и подозрительное казалось ему в развязности, зубоскальстве и хладнокровии капуцина. Но непритворная сердечная тревога Панкрацио о судьбе его сограждан-граубюнденцев рассеяла недоверие Вазера, которому осталось только удивляться, как верно тот судит об опасности положения, как зорко подмечает приметы надвигающейся бури.
— Боюсь, что сейчас всем заправляют высокопоставленные господа, то ли испанцы, а то и граубюнденцы, — говорил капуцин. — И вот они ради своих алчных и властолюбивых целей употребляют во зло простодушную и пылкую веру вальтеллинцев. Горе нам! Они раздувают адское пламя и готовятся пролить реки крови, которые поглотят их самих. В Морбеньо прямо говорили, что Робустелли уже выслал своих подручных душегубов вниз, в долину. Дай бог, чтобы эти страсти только померещились трусам итальянцам! А вы, храбрые мужи, запомните одно, — произнес он, вставая и обращаясь к троим грау-бюнденцам, — протестантам больше не жить в Вальтеллине.
Тут подал голос Иенач:
— Не сомневайтесь, братья, Панкрацио говорит правду! Нельзя мешкать ни минуты. Нам надо уходить. Соберем наспех наших единоверцев — не так уж их много — и переправим свою духовную паству — мужчин, женщин и детей — через горы в Граубюнден, а сами вооруженным отрядом прикроем отступление.
Он открыл крышку ларя и стал поспешно доставать оттуда бумаги, одни тут же рвал, другие прятал в карманы камзола.
Услышав разговоры о бегстве, Блазиус Александер покачал головой, взял на всякий случай мушкет и скрепя сердце зарядил порохом из висевшего у него на боку наследственного рога. Потом поставил мушкет между колен и продолжал не спеша, но без перерыва осушать стакан за стаканом, однако его холодный взгляд не загорался от огневой влаги и краска не приливала к его бескровному лицу.
Цюрихский гость пристально следил за ним и наконец, не удержавшись, высказал опасение, что благородный напиток, так обильно потребляемый, ударит господину Блазиусу в голову и в грозную минуту омрачит ясность его разума.