Всласть позабавившись этим представлением, юный Вертмюллер собрался отстранить восторженного кондитера и шмыгнуть в дверь, однако не удержался, чтобы не сказать напоследок:
— Насколько мне известно, во всемирной истории о вас не упоминается, отец Лоренц.
Тут Фауш крепко, но дружелюбно ухватил его за руку.
— А как нынче пишется история, — сухо и недобросовестно! Однако же молва хранит подвиги, свершенные во имя народа, даже если педант-историк злокозненно держит их под спудом. Молва гласит о них из края в край, из уст в уста. Так узнайте же из моих уст неведомую вам, но важную страницу истории нашего Граубюндена. В году двадцатом, когда в нашем краю утвердилась благородная демократия, она ознаменовала себя великим, поистине историческим деянием. Франция тогда колебалась между светом и мраком, между протестантством и католичеством. Вот тут-то наша консистория, собравшись в Давосе, приняла мудрое решение во что бы то ни стало положить этому конец. К тогдашнему французскому послу Геффье, — он пребывал в ту пору в Майенфельде, — она отрядила одного из своих сочленов, скромного гражданина, заурядного проповедника, который доставил посланнику приказ немедля складывать пожитки… А этот храбрый республиканец, с дозволения вашей милости, был не кто иной, как стоящий перед вами Лоренц Фауш. Посмотрели бы вы как француз сорвал с головы шляпу, в неистовстве принялся ее топтать ногами и злобно заорал: «Прислали бы по меньшей мере Салиса или Планта вместо эдакого…» — Фауш спохватился и замолчал.
— Бурдюка! Так гласит дословный и достоверный текст приснопамятного разговора, — раздался с порога звучный голос; удивленный кондитер обернулся и увидел, что в раскрытых дверях, заслоняя свет, стоит мощного телосложения и повелительного вида военный.
— Неужто он так и сказал, Юрг? — через силу овладев собой, спросил ошеломленный Лоренц; не отвечая ему, статный незнакомец с достоинством поклонился молодому офицеру; тот по-военному отдал честь и, получив наконец доступ к двери, выбежал на солнечный свет.
Бряцая оружием, военный перешел в глубину узкой и длинной залы, скинул шпагу, положил ее, перчатки с раструбами и шляпу с плюмажем на свободный стул, а сам нетерпеливым и резким движением опустился на другой.
Фауш никак нынче не ожидал именно этого посетителя. Кстати, от толстяка не ускользнуло выражение скорби и усталости на его мужественном лице, совсем не вязавшееся с шутливыми словами, прозвучавшими с порога. Еще раз взглянув на гостя озабоченным взглядом, хозяин тщательно запер дверь кабачка.