После длительной паузы Вертмюллер продолжал:
— Примечательней всего конец письма. По слухам, Лукреция направилась в Венецию просить у моего герцога письменного разрешения вернуться на родину. Неужто вы не гордитесь отечественной Юдифью? На сей раз я рассчитывал на полное ваше одобрение, а вы молчите, точно каменный истукан.
С жадным любопытством уставился Вертмюллер на Иенача, который сидел напротив него, завернувшись от вечернего ветра в плащ; однако дрожь пробрала лейтенанта и шутка замерла на его губах, когда он заглянул под широкополую шляпу откинувшегося в гондоле капитана. Его смуглое лицо, на котором весь этот день живо отражались различные движения огненного темперамента и гибкого ума, — сейчас застыло, отвердело, как металлическая маска. Он упорно смотрел на покрасневшие в лучах заката волны, во всем его неузнаваемо изменившемся, окаменевшем облике было что-то грозное.
Однако молодого цюрихского гражданина не так-то легко было вывести из равновесия; не придумав ничего лучше и умнее, он вернулся к пространным восхвалениям граубюнденской Юдифи.
— Бросьте наконец это неуместное и неприличное сравнение, — выйдя из задумчивости, вспылил его спутник. — Каждая граубюнденская девушка поступила бы так же на месте Лукреции…
Тут он внезапно заметил, что огни города приближаются, и, указывая на них, сразу же перешел на учтивейший тон.
— Мы уже подъезжаем: хорошо бы, прежде чем причалить к герцогскому дворцу, завернуть на Дзаттере, — я отослал туда слуг с добром, вывезенным из Далмации. А мне хотелось бы для сохранности сразу же переправить все это во дворец герцога.
— Вряд ли это сейчас возможно, капитан, нам пришлось бы сделать большой крюк, а уже надвигается ночь. Герцог педантически точен, и я буду в ответе за ваше опоздание! — возразил Вертмюллер, подивившись втихомолку, почему Иенач нуждается в охране для себя и для своего имущества.
Он вновь попытался прочесть на укрытом густой тенью лице его тайну, но гондола свернула как раз на узкую тёмную лагуну, и лишь два горящих львиных глаза сверкнули на него из мрака.
Когда гондола пристала на Канале-Гранде к мраморным ступеням герцогского дворца, рядом оказалась другая, готовая к отплытию гондола; на пороге величественного сводчатого портала показались двое парадно одетых мужчин. Их фигуры четко выделялись на фоне ярко освещенных сеней. Изящное телосложение и плавная гибкость манер обличали в одном из них знатного венецианца, другой же, дородный и по-немецки степенный, с провинциальной церемонностью отказывался первым пройти в дверь.