* * *
Император Павел не оставлял мысли заполучить Шереметева в свое ближайшее окружение. Тому пришлось снова, и теперь уже надолго, перебираться в Петербург. Было совершенно ясно, что придворные обязанности лишат графа той свободы, которую он имел, и это, без сомнения, скажется на сценических делах.
Но этой причиной, конечно, не объяснить решение графа закрыть театр. Возможно, он почувствовал накопившуюся усталость. Сцена утомила его. Слишком много лет Николай Петрович был основной движущей силой своих театральных предприятий, требовавших каждодневного и ежечасного внимания.
А возможно, сыграло роль и то, что шереметевские подмостки лишились главного украшения — Жемчуговой.
Врачи, озабоченные все учащающимися приступами нездоровья, настоятельно советовали Параше оставить сцену. Граф придерживался того же мнения, втайне думая и о том, что вельможным зрителям пора отвыкать аплодировать певице Жемчуговой, коль скоро той предстояло стать графиней Шереметевой.
Проститься с театром? Легко вообразить, чего стоило Параше свыкнуться с этой мыслью, но она покорилась. Нельзя гневить Бога! На сцене ей было отпущено как никому. Здесь становилась она владычицей, неким высшим существом, способным заставить плакать и рукоплескать монархов. Да что там монархи! Сцена подарила ей любовь графа. Сцена принесла минуты такого ликования, такой всепоглощающей радости, которая знакома только тем, кто приходит служить и умереть на этих досках.
Актриса Жемчугова так же, как и всякий человек сцены, была отравлена сладким ядом зрительского признания. Сжиться с мыслью, что все это безвозвратно уходит в прошлое, было очень трудно. Ей, прожившей на сцене половину отпущенного на земле срока, и в опере, и в драме переигравшей столько ролей, сколько хватило бы на несколько благополучных актерских карьер, казалось, что не сделано ничего и что она только- только стала понимать тайны этого божественного и беспощадного ремесла.
Но час пробил, и занавес опущен...
31 января 1800 года Шереметев подписал приказ о роспуске театральной труппы. Это была настоящая драма для людей, терявших любимое дело, средства к жизни.
Сто семьдесят восемь музыкантов, актеров и певчих остались в Останкине совершенно не у дел. Женщины, изрядно поплакав в своих актерских жилищах, проявили значительно большую выдержку, чем сильный пол. У мужчин, как водится, нервы сдали. «Они писали графу, чувствуя себя затворниками, сознавая всю безысходность будущего, начали пьянствовать, и никакие замки и наказания не могли сдержать их, они убегали из общежитий, напивались и производили скандалы и в Москве, и в Петербурге».