по его распоряжению, приспособили под хранилище декораций и костюмов. Граф открывал каждую дверь, все осматривал и остался доволен, как все устроили.
Последняя дверь подалась так легко, будто за нею кто-то стоял и распахнул ее перед графом. Словно мягкий удар в сердце остановил его на пороге. Николай Петрович сразу узнал эту комнату, но вглядывался, как смотрят на редкость, желая не упустить даже малого.
В старой репетиционной ничего не изменилось. Все та же круглая жестяная лампа под потолком, две маленькие люстры с хрустальными подвесками по бокам. Их для лучшего освещения когда-то распорядился повесить он сам, готовя здесь роли со своими крепостными актрисами.
В простенках шесть зеркал в овальных рамах с шандалами по обе стороны. У одной из стен — бра красного дерева, такой же комод, а над ним картина, написанная на холсте, — старуха, прядущая шерсть. Вдоль стен стоят, как и стояли, березовые стулья с темными кожаными сиденьями, выкрашенные белой краской.
Николай Петрович сел на один из них в самом углу, поглядел на маленькую сцену — возвышение посреди комнаты с распашным занавесом из полосатой ткани.
Когда он вернулся из странствий, отец впервые привел его в эту комнату. Тому не терпелось похвалиться девочками, набранными «для театра». Они вошли тихо, дабы не прервать урока. Марфа Михайловна, увидев их, приложила палец к губам.
На возвышении стояла девочка и пела. Молодой Шереметев сел вот на это самое место. Сейчас граф точно вспомнил, как все было. Он даже мог бы напеть ту мелодию, что выводила девочка. Чистота ее голоса, нежного и пронзительного, так поразила его тогда, что он только слушал и не запомнил запрокинутого лица. Девочка пела, словно для небес. Тому минуло тридцать лет.
...Граф увидел, как занавес, прикрывавший маленькую сцену, вдруг зарябил, а полосатая материя стала истлевать на глазах. Та самая девочка, о которой он только сейчас думал, появилась на сцене, и в ушах у него сначала тихо, а потом все явственнее зазвучал ее голос. Но теперь Николай Петрович узнал ее, хоть видел нечетко, и, боясь пошевелиться, сначала прошептал, а потом крикнул измученно и страстно: «Параша! Пара-а-а-ша!»
Она, оборвав мелодию, не откликнулась, исчезла. Полосатый занавес обозначился снова, и граф понял, что искать эту девочку бесполезно. Он заплакал, распугивая звенящую тишину, заплакал громко, не таясь, почти на крик, охватив голову и раскачиваясь из стороны в сторону...
Перед самым Новым годом Шереметев почувствовал недомогание, но, получив приглашение на небольшой вечер во дворец, пересилил себя и поехал.