Сторож задрожал и закивал одновременно.
— А теперь сообщите мне, от кого к вам поступил этот товар! — не терпящим возражений тоном приказал ему Данте.
Вытирая выступивший на лбу холодный пот, сторож опять стал рыться в бумажках.
— Его привез из Венеции некий Фабио даль Поццо!
На самом деле Данте в этом ни мгновения не сомневался.
УТРО У СТЕКЛОДУВА
лаборатории мастера Арнольфо уже давно кипела работа. На самом деле там вообще никогда не переставали трудиться, чтобы не гасить огонь.
Мастерская находилась в подвале с низким потолком. В помещении стояла сухая жара, поднимавшаяся от печи в углу, где несколько подмастерьев деловито выливали на кирпичную поверхность содержимое тигеля, извлеченного длинными щипцами из огня.
Расплавленное стекло растекалось по поверхности. От него в разные стороны летели брызги. Не обращая внимание на жар, мастер начал обрабатывать еще мягкое стекло огромными бронзовыми кусачками, помогая себе лопаткой из такого же материала. Несколько умелых движений, и бесформенная масса обрела форму прямоугольника с длинной стороной, равной примерно одному футу.
— Еще одно стекло для окон благородных флорентийцев, мессир Алигьери. Теперь все наши зажиточные сограждане желают иметь стекла, и у нас очень много работы.
— Это самое большое стекло, какое вы можете изготовить? — спросил мастера Арнольфо Данте, наблюдавший за тем, как изделие остывает.
— Мы можем изготовить квадрат размером фут на фут, но это никому не нужно. Такой лист стекла выйдет несовершенным и слишком хрупким. Гораздо лучше вставлять в свинцовые рамки куски того размера, что вы видите перед собой. Такими кусками можно заполнить очень большой оконный проем. Например, в церкви. Во Франции именно так и поступают. Это гораздо надежнее.
— Вы, конечно, делаете и зеркала? — продолжал поэт.
— Разумеется. Зеркала — моя гордость. У меня лучшие зеркала во всей Тоскане. Смотрите!
Арнольфо подвел поэта к столу, на котором его помощник вставлял в бронзовую рамку зеркальце размером в ладонь.
Выхватив зеркальце из рук подмастерья, Арнольфо поднес его к самому носу Данте.
Поэт стал молча рассматривать свое изображение, таившееся в глубине зеркала, поверхность которого была словно подернута туманом, из-за которого перед глазами все немного расплывалось. Наверняка зеркало, в которое смотрелся Нарцисс, было именно таким, а то отчего же этот юноша себя не признал? Несмотря на то что лицо поэта было ярко освещено, его отражение казалось очень темным на фоне свинцового основания зеркала.
Однако Данте учтиво улыбнулся и спросил: