Название его произошло от иконы Божьей Матери, торчавшей под запыленным стеклом без лампады уже черт знает сколько времени. По вечерам, когда из закрывающегося кабака выходили орущие песни люди, достаточно утолившие свою печаль, Мадонна смотрела на питухов из-под стекла сурово, как будто сердясь, что вместо молебна слышит одну ругань и пьяные песни. Лет пять назад кабак собирались снести, чтобы к иконе под крышей был свободный доступ, но потом раздумали: толстый хозяин платил церкви десятину своих доходов, а икона-то столько дать не могла. Посему питухи продолжали утолять свою печаль, а Мадонна смотрела все более сердито, хотя, возможно, это копоть залегла в рельефном ее лице.
Он уже подходил к харчевне, как вдруг увидел сцену, которая его заинтересовала: из костела святого Яна Непомука вышла худая женщина со складками у рта. Она несла гробик под мышкой, крышка его чуть откинулась, и оттуда было видно худое и желтое детское личико с заострившимся носом.
За женщиной на порог вышел ксендз и начал что-то визгливо кричать, поднимая одной рукою полы сутаны, будто он переходил лужу, а другой потрясая в воздухе. Он ушел обратно, а женщина, будто ей вдруг изменили силы, опустилась у стены и припала к холодному камню щекой, нервно всхлипывая.
Бага подошел поближе и тронул женщину за плечо. Та обернулась не сразу.
— В чем дело, дорогая?
Она всхлипнула одним ртом:
— Михасик умер.
— Сын, что ли?
Утвердительный кивок головой.
— Сын? Это жалко, — сказал Бага, присаживаясь рядом. — А отчего?
— Горло заболело. Да он бы выжил, панок, только хлеба не было. Ходила собирать, но разве найдешь теперь? Все голодные.
Женщина, видимо, обрадовавшись, что нашла человека, который ее выслушает, лихорадочно заговорила:
— Свой хлеб давно уже съели, у других тоже нет, продать нечего. Хотела заработать, так силы нету.
— А муж что же?
— Муж… муж (она взглянула на него подозрительно). Нет у меня мужа… Пропал муж.
— Эх, бедолага.
— И вот Михасик. Я спрашиваю Бога: за что, за что ребенку так мучиться, пусть бы уж лучше мне, а он, мой птенчик, лежит весь красный, пищит только. Головка болит у него, моего сердечного… И… и умер, умер Михаська.
— А ксендз этот чего орал?
— Принесла ребенка отпеть, а он плату запросил. А у меня денег нет ни гроша. Пан, говорю, сделай милость, неужели ему и на том свете мучиться неотпетому, как в жизни мучился. А он не стал отпевать. Иди, говорит.
— И ты смолчала. Тоже мне пастырь.
— Что ж делать, пане. Он говорит: не надо детей рожать, раз отпеть не можете. Будто я его на муку, на смерть родила, будто только ему и родиться, чтоб умереть потом. Да кабы муж…