назад! И что же, дорогу починили? Ничего подобного! Починят ли? Опять-таки нет! А Рим продолжает взимать с нас десятину и тянуть налоги, забирает нашу молодежь, которая воюет за тридевять земель отсюда, защищая интересы Рима, и гибнет, после чего объявляются богатые римские землевладельцы, оттяпывающие у нас все больше земли. Они пригоняют рабов, чтобы те присматривали за их тучными стадами; невольники работают закованными в цепи, спят взаперти и мрут как мухи: не важно, хозяин купит еще! На нас он ничего не тратит, в нас не вкладывает ни гроша. Мы не видим ни сестерция из тех денег, что он здесь зарабатывает, поскольку он не нанимает наших людей. Настало время, Гай Марий, Риму раскошелиться или отпустить нас на все четыре стороны.
Марий выслушал эту длинную и пламенную речь бесстрастно: подобные излияния обрушивались на него вдоль всей Аппиевой дороги.
– Я сделаю все, что в моих силах, Марк Порций Клеоним, – серьезно ответил он. – На самом деле я уже много лет пытаюсь изменить ситуацию. Но воз и ныне там, ведь большинство сенаторов никогда не путешествуют, как это делаю я, и не разговаривают с местными жителями; более того – помоги им, Аполлон! – они не хотят видеть очевидное! Тебе наверняка известно, что я все время говорю о непростительном расточительстве по отношению к римским войскам. Времена, когда нашими армиями командовали бездари, остались в прошлом. Если кто и преподал римскому сенату соответствующий урок, так это я. С тех пор как Гай Марий, «новый человек», показал всем этим выскочкам из благородных семейств, что такое настоящий военачальник, сенат стал чаще доверять командование способным военным из «новых людей».
– Все это прекрасно, Гай Марий, – негромко произнес Клеоним, – но только это не поднимет наших мертвых из могил и не вернет наших сыновей на заброшенную землю.
– Знаю.
Когда корабль вышел в море и распустил свой большой квадратный парус, Гай Марий оперся о борт и устремил взор на Тарент. Так он стоял до тех пор, пока город и окрестности не поглотило голубое марево. Мысли его были заняты невзгодами италийских союзников. Возможно, это задевает его за живое потому, что его самого часто называют италиком, то есть не римлянином? Или потому, что он, при всех своих недостатках и слабостях, наделен чувством справедливости? А может, причина в том, что он не в силах выносить стоящую за всем этим вопиющую глупость? В одном он был непоколебимо убежден: настанет день, когда италийские союзники заставят Рим считаться с собой. Они потребуют предоставления римского гражданства всем без исключения жителям Апеннинского полуострова, а возможно, и Италийской Галлии.