, удобная обувь. Я буду есть то, что захочу. Буду осваивать военное искусство на Марсовом поле, обучаться владению мечом, верховой езде, обращению со щитом, метанию копья. Потом, когда я вырасту, когда моя невеста станет моей женой, мы посмотрим, как быть. А пока что я не буду изображать фламина Юпитера в кругу семьи и когда это мешает мне заниматься тем, чем должен заниматься всякий римский мальчик знатного происхождения.
Эта декларация независимости была встречена гробовым молчанием. Взрослые члены семьи пытались найтись с ответом, впервые чувствуя ту беспомощность, которую ощутил больной Гай Марий, столкнувшийся с железной волей. «Что тут поделаешь?» – пронеслось в голове у отца; сначала он подумывал, не запереть ли сына в его спальной каморке, пока не возьмется за ум, но быстро понял, что это не поможет. Аврелия, гораздо более решительная, всерьез думала о том же самом, но лучше мужа понимала, что из этого ничего не выйдет. Жена и сын виновника всех этих несчастий слишком хорошо знали правду, чтобы гневаться, как знали и о своей неспособности что-либо исправить. Муция Терция, испытывая благоговейный страх перед своим новоиспеченным супругом, излучающим силу и красоту, не имела привычки к откровенным разговорам за столом, поэтому уперлась взглядом в свои колени. Сестры Цезаря-младшего, старше его годами и потому привычные к его норовистости, проявлявшейся еще в колыбели, уныло переглядывались.
Юлия нарушила молчание, примирительно сказав:
– Думаю, ты совершенно прав, Цезарь-младший. В тринадцать с половиной лет самое разумное – это вкусно есть и упражнять тело. В конце концов, в один прекрасный день Риму может пригодиться твое здоровье и навыки, даже если ты фламин Юпитера. Возьмите хоть беднягу Луция Мерулу. Уверена, он никогда и подумать не мог, что станет консулом. Но пришлось – и стал. При этом никто не отрицал, что он остается фламином Юпитера, и не обвинял его в нечестии.
Как старшей среди женщин Юлии было позволительно высказать собственное мнение – хотя бы потому, что родители мальчика могли воспользоваться мостиком, который она перекинула к их сыну через пролегшую было между ними трещину.
Цезарь-младший уплетал дрожжевой хлеб, яйца, оливки и курятину, пока не насытился и не похлопал себя по набитому животу. Он не был привередлив, и еда не слишком его интересовала, он отлично знал, что обошелся бы без белого хлеба с хрустящей корочкой. Но он предпочитал, чтобы его семья с самого начала поняла, как он относится к своей новой роли и как намерен ее исполнять. Если своими словами он вызвал у тети Юлии и у Мария-младшего чувство вины, тем хуже для них. При всей важности для благополучия Рима фламина Юпитера, Цезарь-младший не хотел этого назначения и в глубине души знал, что Великий Бог уготовил ему иное поприще, а вовсе не подметание храма.